Иван Строд - В якутской тайге

Как только наступали сумерки и темнота скрывала белую полосу, отделявшую нас от пепеляевцев, на середину двора, к трупам животных, подползали два человека с пилой. Работа продвигалась медленно. За ночь успевали перепилить всего три — четыре туши.

Визг пилы слышали белые, догадывались, в чем дело, и начинали стрелять наугад, усиленно засыпая двор пулями. Укрытые тушами бойцы были в сравнительной безопасности и продолжали свое дело.

Распиленное на куски мясо мыть было нечем, воды для этого не хватало. Варили какое есть, часто с кожей: отодрать ее было трудно, да и некогда, голод подгонял. Шерсть палили на огне, опаленное место обтирали полой шинели или тряпкой, после чего мясо опускали в ведро с водой. Больше ничего у нас не было, единственной приправой к мясу являлась соль.

Часам к девяти — десяти вечера пища поспевала. Каждый получал по куску мяса и немного бульона.

— Сегодня суп с харбинской фасолью, — шутил кто-либо из бойцов, обнаружив в своей порции мяса засевшую пулю.

Другие ему вторили:

— А почему фасоль не проварилась, такая твердая?

— Дежурный по кухне, куда смотришь? Фасоль совсем сырая, не упрела.

Это было приятно. Как ни тяжело приходилось, красноармейцы не теряли бодрости, присутствия духа.

Приближалось утро. Луна медленно сползала с небосклона и наконец совсем скрылась за черту гор. Сгустившийся мрак начал уступать место мутно-синему рассвету. На дворе хлопают выстрелы.

В юрте никто не спит. Ждут, что скоро будут раздавать кипяток. И вот со скрипом распахнулась дверь. Но вместо ведра с чаем два красноармейца внесли только что раненного товарища. На пороге задержались, стали смотреть на лицо раненого, ощупывать его.

— Ишь ты! Перевязать не успели, а он и помер, — беспомощно развел руками один.

Второй красноармеец глубоко вздохнул и стал ругать белых.

— Сволочи, мало нашей крови пролили, опять пришли убивать.

Затем подхватил под мышки труп товарища и потащил обратно во двор.

— Пошто им не ходить? — угрюмо продолжил мысль красноармейца лежавший недалеко от дверей боец. — Ремеслом это ихним стало. Думали, что встречать их хлебом-солью и колокольным звоном будут. Надеялись на темноту якутов, вот и приперлись. Но оплошку дали, не так вышло, как они рассчитывали. И выходит у них сейчас точь-в-точь, как в той басне про волка. Забежал это волк в деревню и стал просить мужиков спрятать его от погони. А кто волку поможет — всем он насолил: у того овцу стащил, у другого корову зарезал. Вот Пепеляев на того волка и похож. Просит помочь. А якуты помнят, как в восемнадцатом году тут побывали колчаковцы, знают им цену и на обманные сладкие слова не пойдут.

— Да, якуты теперь совсем другими стали, — вмешался в разговор другой красноармеец. — Помните, когда мы уходили из Петропавловского, они, прощаясь с нами, здорово ругали Пепеляева.

— Насчет населения за примером далеко ходить не надо, — сказал протиравший затвор винтовки командир отделения. — Взять хотя бы хозяина этой юрты. В то утро, когда он уезжал, я на дворе мясо рубил. Якут складывал в сани и увязывал свое имущество. Когда все увязал, подошел ко мне, сунул в руки топор. У меня топоришко плохонький был, но я отказываюсь, не беру, мне неловко как-то: человека и так разорили — пять или шесть коров у него погибло в первом бою. А он всадил свой топор в тушу и отошел к убитым красноармейцам. Снял шапку, с минуту постоял и направился к возам. Я заметил на глазах у него слезы. Ничего не сказал он мне, махнул только рукой, быстро отвязал подводу и уехал.

Командир отделения собрал винтовку, попробовал, как действует затвор, щелкнул, затем продолжал:

— Что и говорить, ошалели белые, на рожон лезут. Все против них, а они видеть этого не хотят, агитируют, зовут к себе, а кто за ними пойдет? Населению белые нужны, как кафтану дыра.

В юрту втащили раненого командира взвода, и разговоры прекратились. Фельдшер Куприянов сделал ему перевязку. Потом подошел ко мне, лег рядом на пол и сообщил неприятную вещь. Оказывается, медикаменты были на исходе, а перевязочный материал уже кончился.

Вся походная аптечка отряда помещалась в санитарных сумках фельдшеров, никаких запасов не было. Того небольшого количества дезинфицирующих и прижигающих средств, которое имелось в отряде, хватило лишь на несколько дней.

Быстро кончились бинты. Пришлось пользоваться старыми, насквозь пропитанными кровью и гноем. Их мыли по нескольку раз, пока они не разваливались. Раны гноились, повязки промокали. Многих раненых необходимо было перевязывать по два раза. А чем? К концу первой недели осады кончились и старые бинты, иод и сулема.

В хозяйственной части отряда возили мануфактуру, предназначенную для выменивания у населения продуктов и фуража. Справился у завхоза, много ли у нас осталось мануфактуры. К счастью, ее нашлось около тысячи аршин. Бинты заменили мануфактурой. Но чем заменить иод и прочие дезинфицирующие средства?

Раны пришлось промывать простой, натопленной из снега водой. С мануфактурой тоже была возня. Вся она оказалась цветной. Прежде чем употребить на повязки, ее надо было кипятить раза два — три, пока не вылиняет.

Из-за отсутствия медикаментов и низкого качества бинтов появились смертельные случаи от заражения крови.

Вообще условия для раненых были совершенно отвратительные. Для них освободили и очистили пристройку к юрте — хотон, помещение маленькое, не удовлетворявшее санитарным требованиям.

После двух дней горячих боев и нескольких дней осады раненых в отряде насчитывалось семьдесят человек, а площадь хотона составляла всего несколько квадратных сажен. В хотоне всегда было темно и душно, а окна открыть нельзя. Небольшой запас жиров пришлось беречь для светильников, которые зажигали только во время перевязки.

Раненые потеряли счет времени и не могли уследить за сменой времени суток. В темноте забудется боец на несколько часов тревожным сном, в темноте же проснется и спрашивает:

— А что, товарищи, на дворе день или ночь?

В первые дни, пока были дрова, камелек часто протапливали. Это обогревало воздух и несколько освежало. Но скоро пришлось экономить дрова — топить один раз в сутки и класть в камелек не более шести — семи поленьев. В результате воздух в хотоне стал гнилым и спертым. А откроет санитар дверь, чтобы хоть немного проветрить, — раненые начинают беспокоиться:

— Холодно, товарищи.

Укрыть раненых потеплее было нечем. Лежим мы в темноте и сырости, голова как свинцом налита. От постоянной темноты стали болеть глаза.

Не было спасенья и от другого врага — миллионов вшей. Особенно тяжело страдали от них тяжелораненые. Там, где имелись раны, где запеклись кровь или гной, вши ползали целыми полчищами, копошились сплошной живой массой.