Григорий Солонец - Форпост

Почему Таня не забила тревогу, не подняла всех на ноги — это и сегодня загадка для Колесникова. Испугалась? Не поверила в серьезность намерений двух солидных мужиков в погонах? Или и впрямь предпочла, чтобы более сильного и достойного ее определил роковой выстрел?

Секундантом, а потом и главным свидетелем на судебном процессе, едва не перешедшим в ранг соучастника преступления, был начальник продсклада прапорщик Курдюков. Про него говорили всякое: и что к бабам, как пчела к меду, приставуч, и что казенной тушенкой нагло приторговывает — на базаре в дукане у Ахмета чуть ли не консервный филиал открыл. В пример и дивизионного кадровика молва приводила. Дескать, прикормил Курдюк его, как карпа зеркального, а тот в долгу не остался, наградной лист на медаль «За отвагу» прапору состряпал. А в чем она его, начальника продсклада, отвага, если за пределы военного городка прапорщик ни разу не выезжал? А вот, поди ж ты, в секунданты записался! Говорит, бес попутал. Только ни одному его слову нельзя верить. Сашка Морозов случайно застал как-то Курдюка на горячем, когда он сбывал на сторону партию продуктов. Вымолил, гад, тогда офицерское молчание, а в другой раз уже Сашка не сдержался, пропесочил коммуниста Курдюкова как нечистого на руку по полной программе. Его тогда едва не сняли с должности, но в последний момент пожалели, дали шанс исправиться. Как в той присказке получилось: пожурили лису и снова к курятнику приставили.

Так что старшего лейтенанта Морозова прапорщик Курдюков откровенно побаивался. Может, поэтому и обрадовался выпавшей возможности свести с ним счеты? Хотя смертельный выстрел, как установило следствие, сделал не он, а Хомич, все же никто точно не знает, кроме их троих, как все там, в непроглядной тьме, было на самом деле. И не помог ли каким-то образом «секундант» своему недоброжелателю подставиться под пулю, и было ли соблюдено главное условие: стрелять на голос в темноте с 50 метров одновременно и только раз.

На плацу, где еще вчера командир торжественно вручил старшему лейтенанту Морозову орден Красной Звезды, стоял гроб с его телом. Полк прощался с мужественным офицером, погибшим не в бою, но на войне. В нелепость, абсурдность этой формулировки, как и в произошедшую трагедию, до приступа слез никому не хотелось верить.

Хомича разжаловали в рядовые и дали 8 лет усиленного режима. Отсидит и станет жить. А Сашки Морозова уже никогда не будет. Такое вот горькое похмелье. С тех пор Колесникову и не лезет в глотку водка.

То ЧП получилось громким. Коршунами слетелись следователи и дознаватели Военной прокуратуры, проверяющие комиссии из штаба армии и округа, но особенно неприятно было видеть, как лучший, самый боеспособный батальон полка топили, смешивали с грязью свои же, офицеры политотдела дивизии. Особенно усердствовал, показывая всем свою безграничную принципиальность, месяц назад прибывший выпускник Военно-политической академии замначпо майор Станислав Бодаковский. Низкого роста, тучный, сразу получивший прозвище «Колобок», он «прикатился» одним из первых в батальон и устроил всем форменный допрос в стиле 1937 года. Физическое насилие заменили словесные пытки, которые были не менее изощренные. Обходительный и корректный в общении со старшими по должности комбат и тот не выдержал чрезмерного прессинга и вспылил, чем довел майора Бодаковского до истерики. Брызжа слюной, он, долго не думая, пригрозил Жукову парткомиссией, как будто это какой-то карательный орган. Было бы у замначпо власти побольше, немедленно отстранил бы комбата от должности, понизил бы в воинском звании и не столько за ЧП, сколько за то, что тот посмел перечить ему, политическому руководителю соединения. А ведь партия требует по-новому, гласно и принципиально искоренять недостатки и негативные явления, мешающие перестройке. А такие вот комбаты, у которых офицеры и прапорщики от пьяной одури стреляются, — ее тормоз. Бодаковский считал себя ни много ни мало представителем ЦК в соединении, наделенным правом контроля, и в соответствии с этой самоустановкой и вел себя нагло, по-барски. Свое партийное расследование майор Бодаковский начал с того, что стал по очереди вызывать в отдельную комнату офицеров и в обстановке тет-а-тет беседовать. Причем с каждым по-разному. С Колесниковым, узнав о том, что он банально проспал кульминацию ночного происшествия и пользуется в батальоне авторитетом, замначпо был более учтив и вежлив. Но тут же и раскрыл свою подленькую сущность, когда вкрадчивым голоском предложил не стесняться, начистоту выкладывать то, что скрыто от глаз проверяющих. Дескать, избавление от скверны всегда очищает душу, а правда, какой бы горькой ни была, всегда лучше красивой лжи.

— Как относятся офицеры к майору Жукову? Не кажется ли вам, что он груб и чванлив не в меру? Может, пришло время ставить вопрос о его соответствии занимаемой должности? — как бы между прочим поинтересовался Бодаковский.

«Вопрос не по теме и не по адресу», — отметил про себя Колесников, а вслух же сказал:

— Я не могу говорить за всех. Да, комбат частенько бывает излишне резок, что его не красит. Но это, видимо, такой у человека характер, стиль поведения. А насколько он соответствует должности не мне, ротному, судить.

— Я понимаю вашу деликатность, Виктор Иванович — назвав офицера по имени-отчеству, майор Бодаковский тем самым подчеркнул доверительность беседы. — Но партия, объявив перестройку, требует высокой принципиальности, кристальной честности от рядовых коммунистов. Мы сегодня не вправе закрывать глаза на пьянство, которому объявлена настоящая война, бюрократизм и показуху, хамство руководителей. Всему этому надо давать решительный и беспощадный бой! — Эти правильные слова он произнес нарочито громко, будто выступал с трибуны перед большой аудиторией. Он чем-то напомнил Виктору однажды увиденного на охоте токующего глухаря: находясь в плену природного инстинкта, красавец-самец ничего не слышал и не замечал вокруг.

Человеку, который самовлюблен в свои пламенные речи и считает естественным собирать сплетни о других, у которого, наконец, бегают глазки, — нельзя верить, будь это хоть сам министр обороны. Поэтому Колесников больше отмалчивался, делая вид, что внимательно слушает замначпо. А тот не унимался, стал намекать, что откровение ротному зачтется, ведь представление офицера на вышестоящую должность или к государственной награде мимо политотдела никак не пройдет. Проще говоря, ему в слегка завуалированной форме предлагалось «сдать» комбата, над которым, похоже, сгустились тучи, коль перед этим и отдел кадров дивизии уточнял некоторые данные из его личного дела. Да только зря старался Колобок: как бы плохо старший лейтенант Колесников не думал о майоре Жукове, имевшем немало недостатков, все же вслух, за глаза озвучивать свое мнение в качестве компромата не собирался. Низко это, недостойно офицерской чести и равносильно предательству — подталкивать падающего в спину. Так и сказал Бодаковскому. Его скользкие глазки от удивления остановились и чуть на лоб не полезли. Он явно не готов был услышать такое откровение. Но, вмиг взяв себя в руки, холодно, с некоторым даже пренебрежением бросил, медленно поднимаясь со стула: