Тимофей Чернов - В те дни на Востоке

— Расскажите, Ефим Егорыч, как поймали диверсанта, — просили товарищи.

— Вот Кеша вам все доподлинно расскажет. Если бы не он, удрал бы диверсант.

Но товарищи с недоверием относились к Шумилову: еще прихвастнет, чтобы себя показать. А Шумилов тоже много не говорил. Поймали и все. А как? Очень просто. В душе он обижался на товарищей за то, что они сильно критиковали его на комсомольском собрании. Ничего, он еще кое-кому утрет нос!..

— В общем, не унимаются самураи. Видно, все-таки думают напасть, — подытожил Веселов.

— А когда они об этом не думали? — подхватил Старков. — Сейчас-то еще терпимо. А вот в сорок первом и втором каждую ночь лезли. Я тогда в соседней части служил. Так мы месяцами жили на рубеже, рыли противотанковые рвы, строили доты и отбивали вылазки самураев. Так что кровушки-то русской они много пролили. Почитай с 1904 года.

Арышев вынул бинокль. Через окуляры город Маньчжурия казался рядом. Ясно выделялись пестрые крыши домов и блестящий купол церкви.

Старков тоже смотрел в сторону города.

— Где-то там атаман Семенов скрывается. Поди, ждет не дождется, когда японцы выступят. От его рук здесь в гражданскую погиб мой отец. Так что с этим палачом у меня будут личные счеты.

Перекур закончился. Бойцы разошлись по траншеям. Только начали работать, подошел замполит Дорохов. В руках он держал пачку газет.

— Прошу, товарищи, на пятиминутку.

И, рассадив вокруг себя бойцов, Дорохов начал уже пятую в этот день политинформацию.

— Радостные вести нам передало сегодня радио. Наши войска перешли в контрнаступление на Орловско-Курской дуге. За день враг потерял убитыми и ранеными до двадцати тысяч солдат и офицеров. Подбито четыреста танков и самоходных орудий.

— Дают фрицам прикурить! — восхищался Шумилов. — Так, пожалуй, и нам ничего не останется!

— Нет, товарищи, мы в стороне не будем, не на западе, так на Востоке нам найдутся дела. Японцы, как видите, не успокаиваются. Сегодня задержано пять нарушителей. А некоторым, возможно, удалось просочиться.

— Неужели не всех выловили?

— Ничего удивительного: враг опытный, проходит специальную подготовку. По данным нашей разведки, в Харбине создана шпионско-диверсионная школа, в которой обучаются русские эмигранты.

— Куда им до нас, — присвистнул Веселов. — У них только школа, а у нас — Забайкальский солдатский университет. Может, и японцы побоятся начать войну.

— Вряд ли. Коварный план генерала Танаки им не дает покоя.

— Это захват Азии до Урала? Руки коротки!

— А правда, что японцы любят нападать только летом, а не зимой? — спросил Шумилов.

— Теперь Квантунская армия проходит обучение и в зимних условиях. Так что в любое время их ждать надо…

Дорохов ушел в следующий взвод. Бронебойщики снова приступили к работе. Застучали ломы и кайлы о каменистый грунт. Но разговор о японцах не прекращался. Каждый понимал, что враги не оставляют своих захватнических планов, готовятся к войне.

Перед обедом пришел Незамай. Он присел на камень около траншеи, в которой работал Арышев с бойцами.

— Иди сюда, покурим, — позвал он лейтенанта. Анатолий стряхнул с гимнастерки пыль, вылез из траншеи. Незамай, вынув кисет, свертывал папиросу. Рот его был полуоткрыт, глаза поблескивали, будто он осушил чарку вина.

— Ну, голубчик, радуйся: за поимку шпиона командование вынесло благодарность Шумилову, Старкову и нам с тобой.

— А нам-то за что?

— Ну, это дело командования. Мы не напрашивались.

Величественная картина открывается в час заката в степи! Кажется, что земля покрыта хрустальным колпаком. Невысоко над горизонтом через круглое отверстие из небосвода льется поток ослепительных лучей из далекого огненного моря, и матушка-земля, медленно поворачивая свою спину, греется в этих лучах. Огненное пятно подходит все ближе и ближе к горизонту. Пылают жаром облака, но постепенно и они угасают.

Смеркается.

Раскаленная за день степь свежеет. Повядшая трава расправляет стебельки, покрывается росой. Легко дышится в такой вечер после знойного дня.

…Бронебойщики сидели вокруг дымного костра. Медленно чадил степной аргал, разгоняя комаров, которые с наступлением сумерек тучами висели в воздухе.

Арышев думал о Тане, вспоминал тот единственный вечер. Они вернулись из горсада и сели на лавочку у ее дома. На прощанье, преодолев робость, он обнял ее и поцеловал. Таня выскользнула из его рук, и он не успел ничего сказать, как за ней захлопнулась калитка. Теперь это казалось сновидением далеким и неповторимым.

Шумилов поворошил костер, подкинул новую порцию аргала, тоскливо заговорил:

— Знать бы сейчас, что с родными. Помню, как налетел немец на ваш город и давай бомбить. Нас, ребят, потом собрали на призывной пункт и повезли в тыл. С тех пор ни одного письма от родных. Поди, уж и в живых нет.

— В войну всякое бывает, — отмахиваясь от дыма, сказал Старков. — У меня вот и семья цела, а радости нет.

В семейной жизни Старкову не везло. Долгое время не было детей. Только перед войной жена осчастливила его сыном, в котором он не чаял души. В армии сильно тосковал по нему, часто писал жене. А она все жаловалась на тяжелые условия жизни, просила выслать денег. Эти письма приносили Старкову много забот и огорчений. Иногда он делился с товарищами своими обидами. Вот и сейчас говорил об этом.

— Не понимаю, чего ей не хватает? Теперь всем не сладко — война. Уж если говорить о материальных условиях, то они у нее не хуже других. Все-таки семь лет руководил колхозом. Было во что обуться и одеться.

— Избалованная она у вас, Ефим Егорыч, — заметил Веселов. — До войны, говорите, не работала, а теперь пришлось. Дело для нее непривычное. Вот и ноет.

— Это верно, — сдвинув на лоб пилотку, согласился Старков. — Не раз бабы на собраниях попрекали меня ею. А я все жалел, не пускал ее на работу. Теперь вот боком выходит.

— А колхоз-то хоть добрый был? — поинтересовался Арышев. Старков задумался, покручивая кончик уса. На широком лице его засветилась улыбка.

— Говорят, тот колхоз богат, в котором лад. У нас как раз был лад. Люди подобрались работящие. Дисциплину я требовал, и дела вроде шли неплохо. В последний год перед войной построили в селе теплицу, кирпичный клуб. На трудодень выдали по четыре килограмма натурой и по три рубля деньгами.

— Это у тебя какой же колхоз-то: хлопководческий или плодово-ягодный? — подковырнул Веселов.

Старков сердился, когда кто-нибудь не верил в достижения, которых он добился в своей артели. Тут он доходил до резких выражений.

— А ты хоть когда-нибудь был в колхозе?

— Раза два в студенческие годы на уборке.

— Оно и видно. Вот если бы сам создал своим хребтом доброе дело, тогда бы не позволил никому зубы скалить.