Тимофей Чернов - В те дни на Востоке

— Здорово обставлено! — ответил Померанцев.

— Это нам Винокуров помог. Мой заместитель по учебной части. Пойдемте, познакомлю.

В кабинете, заставленном шкафами и сейфами, за столом сидел человек с впалыми щеками в черном костюме и белой рубашке с галстуком. Черные горящие глаза его казались грустными, истомленными.

— Пополнение, Юрий Михайлович! Новый красный офицер к нам пожаловал, — сообщил Охотин.

Винокуров засуетился, словно к нему привели родного брата.

— Пожалуйста, присаживайтесь. Рассказывайте, как жизнь в России.

Померанцеву уже надоел этот вопрос. И он спросил сам:

— А вы давно оттуда?

Винокуров бежал в Маньчжурию из-за трудностей, сложившихся по службе на заставе. И развил такую кипучую деятельность, на какую только был способен. В разведшколе им была спланирована тематика занятий, как в советском военном училище, установлен такой же распорядок, те же методы обучения. Он много работал: контролировал занятия, проводил сам, используя свой опыт. Японцы высоко ценили радение Винокурова, и он еще больше старался.

Но успехи России в войне с Германией заставили Винокурова задуматься над тем, что его ожидает. Он стал охладевать к службе, даже не прочь был бежать куда-нибудь из Харбина. Но такая возможность пока не представлялась.

Приход Померанцева несколько ободрил Винокурова. Теперь он не один здесь. Есть еще человек, который на что-то рассчитывал, когда бежал сюда. Об этом ему хотелось поговорить с Иваном наедине. Вечером он пригласил его к себе на квартиру.

За ужином они распили бутылку чуринской. Грустные глаза Винокурова повеселели.

— Вот так, Иван Иванович, мы и живем. Все на что-то надеемся, все чего-то ждем. А жизнь ничего хорошего нам не приносит, все отдаляет наши желания.

Померанцев сперва побаивался Винокурова: может, он проверяет его преданность японцам. Но из разговоров убедился, что Винокуров в душе не уважает японцев, служит им только потому, что некуда деваться.

— Не представляете, как мы соскучились по родине! — закрыв глаза, покачал Винокуров головой. — Седьмой год проклинаю ту ночь, в которую покинул родную землю. У нас растет сын, и мы не знаем, что его ожидает. Часто думаю, лучше бы отбывать в колонии, чем томиться здесь. Там хоть и горько, но родина-мать, а здесь чужбина-мачеха. Никому ты не нужен, никто за тебя не заступится.

— Вот верите, Иван Иванович, все годы живем здесь и трясемся, как бы не арестовали, — вмешалась в разговор жена Винокурова, совсем еще молодая, с румянцем на круглых щеках. — Сколько погибло тут русской молодежи! Допустим, вы не признаете фашистскую организацию. Но для того, чтобы устроиться на работу, должны стать членом РФС. И люди вынуждены вступать.

— Так стало в последние годы, — пояснил Винокуров. — До этого в фашистский союз шли добровольно, но успехи советских в войне с Германией пошатнули авторитет союза. Люди стали сочувствовать России. Тогда власти Маньчжоу-Го решили прибегнуть к насильственной мере, чтобы спасти от развала ряды Родзаевского.

— А сам-то он хоть верит в успех своего дела? — спросил Иван.

— Фанатик до мозга костей! Придумал лозунг: «Жить и умереть с ниппон!» Из кожи лезет, чтобы выслужиться перед ними. Проводит съезды, намечает трехлетний планы: добиться такой-то численности членов союза, подготовиться во всеоружии к войне с коммунистами, подражать герою борьбы с Коминтерном Михаилу Натарову и т. д.

— А кто он такой, этот Натаров?

— Мнимый герой. Был солдатом армии Маньчжоу-Го, участвовал в Номонгинских, то есть Халхин-Гольских событиях и погиб от шальной пули. Но японцы решили сделать его героем, с которого бы русские эмигранты брали пример. Они доставили тело Натарова в Харбинский собор. Там его отпели при большом стечении народа и с почестями похоронили. Потом воздвигли памятник, как борцу с коминтерном. Проходя мимо, русский человек должен остановиться и сделать поклон герою.

— Как вы думаете, Иван Иванович, Красная Армия победит Германию? — спросила Винокурова. — Нам ведь не разрешают слушать Россию, но слухи ходят, что советские уже вступили в Румынию.

— Да-а, кажется, все идет к разгрому Германии, — попыхивая сигаретой, откровенно сказал Иван.

— Конечно, русские победят, — подхватил Винокуров. — В этом я нисколько не сомневаюсь. Меня волнует другое: как дальше развернутся события? Вдруг советские решат помочь Восьмой китайской армии?

— Может и такое случиться, — разговорился Иван.

— Если это произойдет, нам с вами — гроб с музыкой, — помрачнел Винокуров. — С эмигрантами еще как-то будут считаться, а с нами разговор короткий.

Померанцев решил утешить своего приятеля.

— Ничего, Юрий Михайлович, раньше времени умирать не будем. Поживем — увидим. Может, японцы вперед выступят и спутают все карты.

Из всех тех, с кем познакомился Померанцев в разведшколе, ему больше нравился инструктор по рукопашной борьбе Аркадий Кутищев, человек без семьи и определенной профессии. Из его рассказов Иван знал, что Кутищев когда-то участвовал в ограблениях магазинов. Затем вступил в фашистский союз и выполнял задания Родзаевского. Его идеалом, как он говорил, было: «Для себя, в себя и на себя».

У Померанцева с Кутищевым интересы совпадали, когда дело касалось прекрасного пола. Как-то Иван сказал:

— Аркаша, ты бы познакомил меня с красотками страны восходящего солнца. Я так много слышал о них.

— Всегда пожалуйста.

Вечером они забрели в кабаре. На подмостках играл джаз. За столами сидели русские и японцы. Кутищев заказал коньяку, закуски. Тенор в черном фраке пел грустную эмигрантскую песенку.

Занесло тебя снегом, Россия, Запушило седою пургой.

И печальные ветры степные Панихиду поют над тобой.

Ни следа, ни пути, ни дороги Нам не видно теперь впереди, И устали бродить наши ноги По дорогам нам чуждой земли.

Не дойти до тебя, Русь родная, Только можем теперь в кабаке Плакать мы, о тебе вспоминая, И топить свое горе в вине.

— Ты еще не знаешь, что за болезнь — ностальгия? — спросил Кутищев.

— Впервые слышу.

— Тоска, братуха, по родине. Вот вроде неплохо живу, а душа рвется в родные края. Детство у меня прошло в Иркутске. Посмотреть бы на Ангару, на священное море Байкал, половить омульков. А здесь все чужое. И мы как гости нежеланные.

Померанцев не узнавал Кутищева: глаза его погрустнели, размякло черствое сердце.

— Кой черт заставил тебя бежать сюда? У тебя что здесь, отец-фабрикант? — заплывшее лицо Кутищева перекосилось от усмешки.

— Хватит, Аркаша, надоело.

Из-за стола, где сидели японцы, поднялся пьяный офицер. Размахивая руками, он заговорил, обращаясь к русским:

— Мы есть сыны солнца, а вы — наши слуги. Вы будете делать, что мы захотим. Сегодня у нас Харбин, завтра — вся Азия…