Тимофей Чернов - В те дни на Востоке

— Самурай, — сказал Кутищев, когда японец под одобрительные возгласы своих собратьев опустился на стул. — Привыкай, Ваня, к эмигрантской жизни. До прихода японцев мы говорили: «С нами бог и три китайца». Теперь говорим: «С нами бог и три японца». Раз попал в собачью стаю — лай, не лай, а хвостом виляй. Сейчас японцы здесь господа. А до их прихода мы здесь пировали. Родзаевский был царь и бог. Купцы перед ним шапки ломали. Скажет нам: у такого-то богатея сынка похитить. Мы это дело провертываем, а потом предъявляем отцу счет на столько-то тысяч гоби… Как-то вызвал меня Родзаевский. В кабинете у него японский жандарм сидел. Задание, говорит, тебе важное. Какое? Убить японского часовщика Тояму. Спрашиваю: «За что же бедного старика?» «Потом, говорит, узнаешь». Ночью стучусь к часовщику. Срочно, мол, надо исправить часы. Уплачу любые деньги. Открыл старик. Я ему нож в спину. Утром на улицах появились объявления: «Китайцы убили гражданина Японии. Если не будут найдены убийцы, будут проведены массовые аресты». Много тогда пострадало богатеньких китайцев, а их имущество и деньги были реквизированы японцами. Вот так-то, Ваня, мы жили. А теперь не то…

Кутищев опрокинул рюмку, смачно крякнул.

— Есть у меня одна идейка. Только, чур, не забывать друга, если что выгорит. Хочешь? Скажу.

— Ну говори.

— Ты хвастал, что танцевал на банкете с дочкой господина Пенязева.

— И что из этого?

— Глянется?

— Мне-то нравится, а вот как я ей.

— Поглянешься и ты ей. С твоим ликом не то, что с моим рылом, графиня не откажет. Так вот, сумей к ней подкатиться, и жизнь твоя забурлит, как вода в горной реке. Глядишь, еще Пенязев наследником тебя сделает и выдернет из этой ямы. У него же связи с Родзаевским и самим атаманом. Понимать, надо…

Идея жениться на Маше Померанцеву показалась заманчивой. Но как это осуществить? До сих пор он встречал равных себе, а здесь — дочь купца.

— Попробую, Аркаша. Только ты мне не мешай.

— Я тебе мешаю? Эх ты, хрен нетертый! Ладно, за мою идейку. — Кутищев плеснул в рот порцию коньяка и взглянул на свои часы. — Пора развлекаться. — Он подозвал официанта-японца, показал два пальца. — Мадам…

К столу подошли две молодые японки в Длинных кимоно, туго перетянутые широкими, как шарф, поясами, в мягких без каблуков гета. Поклонившись, они сели на предложенные места. Кутищев произнес несколько японских фраз, мол, давайте знакомиться.

— Минэко, — представилась севшая рядом с Померанцевым. Иван еще не встречался с японками. Какой-то далекой, сказочной казалась она ему в этом шелковом, в ярких цветах кимоно. Только на бледно-желтых щеках ее не проступал живительный румянец. Зато искусно уложенные волосы чернели, как вороново крыло.

«Эх, Минэко, Минэко, — умилялся Иван, все еще не решаясь притронуться к этой сказочной красавице. А она улыбалась агатовыми, полными таинства глазами. Из-за приоткрытых ярко накрашенных губ белели ровные ряды зубов. Иван несмело обвил рукой ее талию, коснулся груди, ощутив два маленьких комочка. «Не то, что у русских», — подумал он.

Кутищев тоже трепал по щекам свою «мадам», которая, смеясь, уклонялась от его «нежных» прикосновений…

Охотин нервничал, беспокойно расхаживал по кабинету, курил одну сигарету за другой. Еще бы не нервничать! Этот хлыст, Померанцев, слишком много стал позволять себе. Думает, что здесь можно даром хлеб есть. Прошлый раз не провел одно занятие и сегодня явился на два часа позже.

— Почему опоздал? Где был? — окинул он Померанцева свирепым взглядом, когда тот вошел в кабинет.

— Где был, там, Лев Павлович, меня уже нет, — хотел обратить все в смех Иван.

Но Охотин еще больше взбеленился.

— Ты мне брось шутки шутить. Понял? Это тебе не в Советском Союзе, где по головке гладят да уговаривают.

— Не сердись, Лев Павлович. Подумаешь, два раза опоздал.

— Ах ты, паскуда! — Толстые губы Охотина плотно сомкнулись, налились кровью белки глаз. — У нас вот как воспитывают! — И ударил Померанцева в лицо.

Иван стукнулся головой о стену, но удержался на ногах. Закрыв лицо ладонями, взмолился:

— Прости, Лев Павлович. Больше этого не будет. Клянусь богом, такое не повторится.

— Ты кто здесь? Забыл, паскуда! Будешь у Судзуки прощенья просить.

На шум в кабинет вошел тихими шажками японский советник капитан Судзуки, осуществлявший контроль за работой разведшколы. Этот низкорослый толстяк по прозвищу «Обрубок» держал всех в страхе. Малейшее неповиновение, неосторожно брошеное слово дорого обходились людям. Как-то один из слушателей школы назвал японские спички «минутой молчания». Дело в том, что из-за недостатка фосфора спички военного производства долго не воспламенялись. Чиркнешь и целую минуту ждешь, когда вспыхнет огонь. Об этой шутке прослышал «Обрубок». Он посчитал ее за насмешку над японскими обычаями. Парня вызвали в жандармерию и больше не выпустили.

Судзуки искоса посмотрел на Ивана, растиравшего припухшую щеку, брезгливо отвернулся.

— Господин Померанцев пришел к нам помогать или вредить? Если вредить, то мы будем отправлять обратно Россия.

Иван поймал на себе пристальный взгляд узких затаенных глаз, ждущих от него ответа.

— Я вас понял, господии капитан. Клянусь богом, больше такого не повторится.

— Хоросо. Посадить трое суток карцер.

Идейка Кутищева — жениться на дочке купца Пенязева — не выходила из головы Померанцева. Как только отношения его с Охотиным уладились, Иван отправился к Пенязевым.

Парадную дверь трехэтажного дома открыл слуга-китаец и провел Ивана на второй этаж.

Маша сидела за столом, готовилась к экзаменам, когда Померанцев постучал в комнату.

Увидев его, она вскочила со стула.

— Проходите, проходите, Иван Иванович. Где-то вас долго не было видно?

— Дела, Машенька, — усаживаясь в мягкое кресло, сказал Иван.

В ярком японском кимано с широкими рукавами, тонко перетянутая поясом, Маша походила на порхающую бабочку. От нее веяло юностью, счастьем.

— Вам так идет этот халат! — не удержался от комплимента Померанцев.

— А мне не нравится, — Маша склонила чернокудрую головку, села напротив в кресло. — Но папе хочется, чтобы я надевала национальную одежду наших покровителей. Это кимоно — подарок японского генерала Дои. Помните, на банкете у нас был.

Иван вынул из кармана металлический портсигар с изображением трех богатырей (единственная память о родине), попросив разрешения, закурил. Пуская колечками дым, он с вожделением осматривал богато обставленную комнату, думал: «Не дурно бы было жить здесь с этой премилой канарейкой. Но как к ней подъехать?»

— Машенька, вы знаете, что в «Модерне» сегодня большой концерт?

— Слышала.