Тимофей Чернов - В те дни на Востоке

Он поднялся на высокое крыльцо и зашел в просторный коридор. Навстречу вышел служитель, благоговейно улыбаясь, сказал:

— Вы зашли просто посмотреть?

— Не только посмотреть, но и послушать.

— Пожалуйста…

В церкви, как в оперном театре, лился многоголосый хор. Народу было много. По случаю какого-то праздника служило четверо священников в длинных ризах, отливавших золотом и серебром. Впереди перед алтарем стоял невысокий, с седенькой бородкой митрополит харбинский и маньчжурский Мелетий. Держа в руках книжицу, он елейно ворковал в затаенной тишине какие-то непонятные слова. Потом подхватывали всесокрушающими басами дьяконы и протодьякон, и тут, как эхо, вторил им хор с балкона благостными гулкими голосами.

Анатолий чувствовал, как поднималось все в душе, как замирало сердце от высоких женских голосов. Он весь ушел в слух. Очнулся только, когда Мелетий перешел на тонкий речитатив.

— Русскому присноблагодатному воинству советскому, сокрушившему нечестных ворогов, — многие лета…

— Многие лета-а! — подхватили дьяконы, а затем хор.

Мелетий был известен в Харбине своей непримиримостью к японцам. Он признавал московского патриарха и не позволил японским бонзам поставить в соборе статую богини Аматерасу. За это пережил много невзгод…

Дождавшись конца службы, Арышев вышел из собора. На крыльце его остановил старец в черной рясе.

— Молодой человек, дозвольте с вами поговорить.

— Пожалуйста, папаша.

— Возможно, вы будете осуждать меня за дерзостные помыслы. Но воля ваша. Я родом из Смоленской губернии. Там жили мои сестры и братья. Может, и сейчас живут. А посему, как сын земли русской, я имею два скромных желания: умереть на родине и поговорить с товарищем Сталиным. Как думаете, ублаготворят мои желания?

«Ничего себе, скромные желания, — подумал Анатолий, — умереть на родине. А нужны ли вы ей? Потом причислить себя к товарищам — это же кощунство».

— Я вам ничего не могу сказать. Это решает правительство. Примет оно вас или нет, я не знаю.

— Да, да. Я вас понимаю. Извините, извините, — торопливо откланялся старец.

«Когда-то плевали на Россию, предавали анафеме, а теперь лезут обратно, потому что увидели, как она выросла, поднялась на ноги и стряхнула с себя все, что мешало ее развитию. А тут еще разбила западных и восточных врагов».

Анатолий зашел в сквер. У газона по песочку бегали голуби, клевали крошки хлеба, которые бросали им солдаты. На скамьях вокруг газона сидели и штатские. На одной скамье он увидел двух девушек. Около них было свободное место. Анатолий подсел к ним.

Девушки прервали разговор, робко посматривая на него. Рядом сидела чернокудрая, худощавая, с тонким красивым носом — она напоминала жену Померанцева. Другая — полненькая, круглолицая. Обе держали в руках сумочки. Чтобы не смущать их, Анатолий отвернулся, закурил.

— Значит, продолжать учебу в институте не думаешь? — заговорила полненькая.

— Пока не знаю. Может, в Россию разрешат поехать.

— О, я бы с удовольствием!

Арышев вслушивался в разговор. Ему давно хотелось познакомиться с русскими девушками-эмигрантками, понять их, узнать мечты.

— Извините, а в какой бы город вы хотели поехать? — спросил он черноволосую.

Девушка охотно ответила:

— Это уж куда разрешат. А вы из какого города?

— Я из Томска.

— А учебные заведения там есть? — спросила полненькая.

— Есть университет, несколько институтов и техникумов.

— Прекрасно, — сказала черноволосая. — О Томске я немножко слышала. Года полтора назад в Маньчжурию перешел ваш офицер. Он тоже был из Томска.

— А фамилию его не помните?

— Померанцев.

— Иван?

— Да. Вы что, его знаете?

— В одном полку служили. А вы с ним знакомы?

— Его тут многие знают. Он написал о России две мерзкие книжки.

— Что вы говорите?! А у вас они есть?

— Есть. Могу показать.

— Очень буду благодарен вам! — Он вскочил с места. — Так давайте познакомимся. Меня зовут Анатолий.

— Маша, — сказала черноволосая.

— Вероника, — отрекомендовалась полненькая.

— Тогда вы, наверное, и сестру мою знаете, — продолжала Маша. — Она была женой Ивана Ивановича.

— Знаю, конечно. А где сейчас Померанцев?

Маша вспомнила, как к ней заходил Кутищев, передавал от больного Ивана привет и просил для него денег.

— Я слышала, что он лечился в одной больнице. Правда, это было месяц назад. Но там ли он сейчас, не могу сказать.

— А можно узнать? Мне очень нужно увидеть его и желательно сегодня.

— Тогда идемте к нам. Вероника, извини. Пока, до завтра.

— Вы лично знали Померанцева? — расспрашивал Арышев уже на ходу.

— Мы познакомились у нас на банкете, который давал папа в честь юбилея Маньчжоу-Го.

— Ваш отец — богатый человек?

— Да. Но вы, пожалуйста, не удивляйтесь: я не разделяю его взглядов. Мне довелось много слышать о России, читать советские книги. Я знаю и Павла Власова, и Павла Корчагина…

Они поднялись на второй этаж. Маша провела его в свою комнату, предложила кресло, в котором однажды сидел Померанцев. На стенах висели картины в позолоченных багетах. Внимание Анатолия привлекло большое полотно: за рекой опускалось солнце, лучи его яркими бликами переливались в воде и так естественно передавали природу.

— Нравится? — спросила Маша.

— Очень. Кто же автор? Японец?

— Нет, русский. Александр Евгеньевич Степанов. У него много больших полотен: «Завтрак на пашне», «Отдых в поле» и другие. Здесь его называют певцом маньчжурской природы.

— А эта? — показал Анатолий на другое полотно, где были изображены летящие гуси на фоне неба и синего моря.

— Эта работа знаменитого японского пейзажиста Хокусая. Им создано пятьдесят полотен о величавом вулкане Фудзи.

Маша отыскала в шкафу небольшую брошюру и подала Анатолию. «Ужасы, которые я испытал», — прочитал он. На обложке — рисунок: за колючей проволокой что-то копали в снегу изможденные люди.

— Вот еще одна, — подала Маша.

Эта была потолще. В лучах багрового диска ясно проступали слова «Солнце светит с Востока».

— Неужели он сам написал?

— Говорят, плагиат. А потом ему помогал бывший журналист Родзаевский. Не слышали об этом человеке?

— Это который создал фашистскую организацию.

— Посмотрите вот еще журнал «Рубеж», а я пойду, позвоню в больницу.

Померанцев одиноко метался в своей палате, как обложенный со всех сторон зверь. Рана уже не беспокоила его, через неделю мог выписаться. Но куда идти?! Может, явиться к Винокуровой? Александра Петровна не выдаст его, потому что сама замарана. Может, она знает об Охотине и Кутищеве — где они. Наконец, посоветует, что ему делать.

Он подошел к раскрытому окну, сел на подоконник, мрачно задумался. По улице ехали в открытом кузове солдаты, громко распевали «тачанку». Ему тоже хотелось быть среди них, петь песни и не бояться за свою жизнь. Вспоминались однополчане. Кого-то, может, уже нет в живых, а кто-то прославился. А что с его земляком Арышевым? Если жив, то готовится к демобилизации, поедет в Томск. А вот для него Томск заказан. Ему нельзя туда ни сегодня, ни завтра, никогда. И ничем не загладить, не смыть свое преступление. И мать, видно, известили о его поступке, и она, наверно, тоже где-то мучается…