Геннадий Воронин - На фронте затишье…

— Конечно.

— Приезжал на днях к нам в батальон. Разыскал меня. Опять сватал. Ох и противный…

Она смотрит на меня с затаенной улыбкой. И вдруг произносит:

— А хорошо тогда было… Когда мы вдвоем путешествовали. Я часто вспоминаю об этом.

— Я тоже…

— А ты как вспоминаешь? — она запинается. — Ну, я хотела спросить: по-хорошему или по-плохому?

— По-моему, у нас не было ничего плохого.

— А ведь могло и быть…

Лина смотрит мне прямо в глаза, а я никак не могу понять, что она имеет в виду… Скорее всего она напоминает мне о ночевке в лугах, в стогу пахучего сена, дымившегося после дождя.

…Мы вместе выдергивали мокрые пучки, добираясь до сухого, непромокшего слоя. Она до крови наколола палец. И растерялась. Наверное, оттого, что у нее — санинструктора — не оказалось с собой даже крохотного клочка марли. Мне пришлось разорвать носовой платок — подарок одноклассницы Вали Натаровой — белоснежный, чистый внутри и потертый, потемневший на краешках складок. Когда я обматывал ее палец, Лина заметила красивую вышивку и спросила:

— Дареный?

— Да.

— От девушки?

— Да.

— И не жалко?

— Нет.

— А ты любишь ее?

Я ничего не ответил… Мы вместе залезли в тесную узенькую пещеру, наполненную мятным запахом трав. Забросали ноги охапками сена и легли рядом. Ее полусогнутая рука упиралась мне в грудь. Она, не мигая, долго смотрела на кусочек звездного неба, потом тихо спросила:

— А кто эта девушка? — И мне показалось, что голос ее дрогнул.

— Одноклассница…

Лина повернулась на бок, ко мне лицом. Я сразу почувствовал ее дыхание и лежал в каком-то странном оцепенении, не смея пошевелиться…

В дверь блиндажа стучат — вежливо, как в чужую квартиру. Сквозь щели доносится голос Смыслова:

— К вам можно?

Юрка приоткрывает скрипучую дверь, бочком протискивается в щель, вытягивает вперед руку с огромным толстым кусищем хлеба, прикрытого сверху круглым ломтем тушенки.

— В честь первого знакомства прошу принять и откушать торт, изготовленный лучшими кулинарами-гвардейцами самоходного артиллерийского полка!

Юрка картинно раскланивается и, довольный тем, что Лина принимает угощенье с радостью, бросает от двери:

— На второе будет чай с сахаром. Приятного аппетита!

Глупо ухмыльнувшись и незаметно подмигнув мне, он так же бочком выходит и тщательно прикрывает дверь.

Лина ест жадно. Сразу видно — она страшно проголодалась, и я мысленно ругаю себя за то, что не догадался первым предложить ей перекусить.

Так же картинно, с поклонами, Юрка приносит чай в большой жестяной кружке с помятыми вдавленными боками. На этот раз он перед уходом вежливо обращается ко мне:

— Товарищ ефрейтор, вам пора отбыть на КП.

Когда он исчезает за дверью, Лина смотрит на меня вопросительно:

— Тебе надо идти? Куда?

— К начальнику разведки. На командный пункт вашего батальона. Он там у телефона сидит.

Объясняю, что мы ходим к капитану Кохову по очереди со Смысловым через каждые четыре часа. Получается по три раза в сутки. По восемь километров за рейс, а всего по двадцать четыре.

Математический расчет поражает Лину.

— Каждый день?! И днем и ночью ходите?!

— Так приказано…

— А я бы ни за что ночью через этот лес не пошла. Страшно одному ночью?

— Когда как…

Мне и в самом деле пора идти к Кохову. Лина понимает это, начинает торопиться. Она допивает чай, обжигая губы…

Иду проводить ее до окопов. Мне не хочется расставаться с ней. Но Кохов сейчас, наверное, уже поглядывает на часы. Он любит точность.

Выходим из блиндажа. Лина благодарит за угощение сидящего у костра Юрку и всех остальных и обещает обязательно приходить в гости.

— Сестра, — окликает ее Бубнов, когда мы отходим от блиндажа. — У вас не найдется какой-нибудь мази. Смыслову язык бы надо помазать…

— У каждого человека есть своя высота. И ты должен ее покорить. Для тебя, Дорохов, высотка 202,5 может стать пиком всей твоей жизни. Ты меня понимаешь?

— Понимаю…

— Ничего ты не понимаешь…

Кохов говорит, то и дело выбрасывая в мою сторону маленькую ладошку, словно взвешивая в ней свои фразы и подчеркивая их весомость. Но здесь, в комфортабельном блиндаже командира саперного батальона, его речи явно не хватает соответствующего фона — слишком мирная, тепленькая вокруг обстановка. Она совсем не располагает к серьезной беседе.

Капитан сидит на постели в нижней рубашке. Свесив босые ноги, он покачивает ими в такт своей речи, и я невольно задерживаю взгляд на болтающихся подвязках кальсон. Мы в блиндаже одни. Кохов явно рисуется. Но зачем? Впрочем, он, кажется, решил поговорить со мной «на полном серьезе». Пробует завязать разговор по душам. Но беседы не получается… Я по-прежнему только слушаю. А говорит он один:

— Ты, Дорохов, честно скажи — тебе, наверно, надоело ко мне ходить?.. Подумаешь, мол, кому-то какие-то сведения нужны. По-моему, со своей ефрейторской колокольни ты не всегда правильно улавливаешь обстановку. Так вот послушай… Сейчас мы временно заняли оборону. Но какую оборону! Наша высотка у самого командующего корпусом в печенках сидит. Приказал стоять насмерть. Понял? Не отдавать! И мы выполняем его приказ с одной батареей и горсткой саперов. Человек сорок, может быть, против целой дивизии! Мы оба с тобой участники этой обороны. Улавливаешь, какой шанс отличиться?!

Кажется, Кохов немножко навеселе. Наверное, командир батальона угостил его спиртом. Отсюда у капитана и красноречие, и какая-то странная, необычная жестикуляция.

— В такой момент надо действовать всем воедино. Понимаешь, Дорохов?

— Понимаю…

— Вот и хорошо, что ты понимаешь. Тогда слушай и понимай дальше… Чтобы правильно организовать оборону, надо в первую очередь обеспечить разведку. А у меня — у начальника разведки полка — нет ни одного путного разведчика.

Он смотрит на меня с ясной обезоруживающей улыбочкой.

— Не дуйся. Вы, радисты, не в счет. Но сейчас и вы делаете большое дело. Вы даже не представляете. Там, в штабе, что о нас знают? Ничего. — Кохов разводит руками.

— А я по вашим данным два раза в день докладываю полную обстановку. Не будь ваших данных — ни командир полка, ни комбриг, ни командующий корпусом ничего бы не знали о положении на нашем оборонительном рубеже. На важнейшем участке! Ведь под Нерубайкой и Омель-городом я, вы, наша батарея с саперами в авангарде связываем немцев по рукам и ногам. Мы как клизма для них — вклинились им прямо…

Засмеявшись найденному сравнению, Кохов панибратски хлопает меня по плечу.