Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

— В туркестанца…

Присутствовать при убийстве соотечественника даже в качестве простого наблюдателя не безобидное занятие. Он сознавал это. Мы понимали большее: Баумкеттер разрешил быть рядом постороннему только потому, что преподавал в тот день, преподавал убийство как предмет. Демонстрировал, учил, следовательно, разделял свой поступок между многими.

— Вы знали этого туркестанца?

Наш собеседник вдруг взорвался. Не выдержали нервы. Сигарета сломилась между пальцами и, рассыпая веером золотистые крошки, полетела на ковер.

— Допрос?! Опять допрос… Меня уже обо всем спрашивали… Я устал, понимаете, устал давать показания…

Да, чертовски трудно потрошить собственную жизнь, такую, как у нашего собеседника. Есть вещи, которые нельзя признавать, и не только нельзя — не безопасно. Порой даже страшно.

Он пьет коньяк. Залпом. Не морщится, не облизывает губы, словно глотнул чистую воду. Мы наливаем еще. И снова мгновенное опустошение. Только дрожат мелко губы, теперь мы замечаем это. Неужели все-таки потревожена совесть. Значит, она есть у бывшего диверсанта! Или это только страх!

Он ставит рюмку на стол, твердо, со стуком. Говорит уже спокойно:

— Не знал.

— Может быть, его звали Исламбеком? Припомните! И успокойтесь. Все, что касается вас и вашего прошлого, лежит в стороне от наших интересов. Мы ищем Саида Исламбека, его следы. Только его. В протоколе следствия упоминается это имя.

Нервная усмешка скользнула по губам собеседника: он иронически воспринял высказанный нами довод. Все интересуются его прошлым, в этом он убежден. Да и как может быть иначе: шпион! И он торопится отсечь чужое любопытство коротким ответом.

— Я знал Саида Исламбека.

Наивный человек, он не оборвал цепочку вопросов — наоборот, породил новые.

— Значит, не в него стрелял Баумкеттер?

— Нет. Не мог стрелять, если бы даже хотел. В то время Исламбека не было еще в Ораниенбурге. Притом я хорошо помню убитого туркестанца… Обросшее худое лицо, над лбом прядь седых волос… Его раздели перед выстрелом, и мы увидели две раны — на бедре и около плеча… А Исламбек не имел ни одного шрама, я проходил с ним санобработку накануне отъезда… И возраст не тот. В нашей группе все были молодыми и здоровыми, нам предстояло прыгать с самолета в трудных условиях, врачи очень придирчиво осматривали каждого и в том числе Исламбека…

— Вы часто виделись с ним?

— Последние две недели — ежедневно… На занятиях сидели рядом, в столовой тоже… Я наблюдал за ним, теперь об этом уже можно сказать. Мне он казался подозрительным. Знаете, какой-то необычный, не как все. И занимался плохо, ничего не запоминал, даже не слушал инструкторов. Сам первый ни с кем не заговаривал, на вопросы товарищей отвечал уклончиво, какая-то забота тяготила его. Мы все думали о своем будущем и, уединившись, делились сокровенными мыслями, страх был в душе каждого — нам предстояло выполнить опасную операцию в советском тылу, а это риск, полная отдача сил и знаний. Чем лучше подготовлен курсант, чем лучше натренирован, тем больше шансов остаться живым. Исламбек не беспокоился о благополучном исходе выброски, парашют его не интересовал вовсе. Помню, он даже не явился на занятия, которые проводились на полигоне. Я сказал об этом инструктору князю Галицыну — был у нас такой русский эмигрант, старик лет шестидесяти. Именно ему сказал, с князем мне было легче объясняться, немецким языком я владел плохо. Галицын выслушал меня и попросил понаблюдать за Исламбеком. С того дня я стал тенью Исламбека, искал возможность остаться с ним наедине, поговорить откровенно. Компанию мою Исламбек принимал довольно охотно, но в разговоры не пускался и о себе ничего не рассказывал. Молчание его еще больше усилило подозрение и интерес. Однажды, примерно дня за три до отправки во Фриденталь, где размещалась наша школа, приехал на «мерседесе» доктор Ольшер. Мы хорошо знали его по Главному управлению СС, куда нас направляли перед зачислением на курсы особого, назначения — Ораниенбург. Ольшер беседовал с будущими курсантами, проверял нас и распределял по спецлагерям. Он являлся начальником «Тюркостштелле», и все пленные туркестанцы были в его ведении. В Ораниенбурге я увидел его впервые, хотя находился здесь почти со дня основания разведшколы. Мы подумали, что приезд гауптштурмфюрера связан с нашей отправкой, и ждали встречи с ним. Но Ольшер даже не заглянул в наши комнаты, не поинтересовался занятиями по спецделу, которое всегда привлекало руководителей управления СС — им хотелось знать, насколько мы подготовлены к выполнению задания. Он вызвал в кабинет одного Исламбека, переговорил с ним наедине и сразу же уехал в Берлин.

Я подумал: мой сигнал дошел до «Тюркостштелле» и капитан Ольшер решил проверить Саида Исламбека. Так и сказал князю вечером. Но Галицын не разделил моего предположения, странно как-то посмотрел на меня и сказал:

— Не надо заниматься этим парнем… У него свое задание.

Неудача несколько огорчила меня, попусту потратил время и вроде показал себя глупцом. Однако за Исламбеком продолжал присматривать. За день до выезда я удостоверился, что он действительно имеет особое задание. Мы все получили новое обмундирование советского образца — до этого носили форму чешской армии, Исламбек оделся в эсэсовский мундир со знаками отличия унтерштурмфюрера. Это совсем не вязалось с задачей, которая стояла перед группой — мы должны были представлять собой отпускников Советской Армии, демобилизованных по болезни, командированных для сопровождения призывников, а тут — офицер одного из батальонов особого назначения «Мертвая голова». И по документам, приготовленным для нас в спецотделе, он также назывался унтерштурмфюрером СС, инструктором радиодела. Меня это окончательно сбило с толку — в качестве кого может появиться на советской территории человек в эсэсовской форме и с документами, подтверждающими его принадлежность к разведцентру. Я уж подумал, не собираются ли руководители нашей школы бросить Исламбека как перебежчика или нашего пленного. Дерзкий и оригинальный план, но справится ли с задачей Исламбек. Я не видел в нем данных для осуществления подобного замысла — вял, спокоен, замкнут. Хотя перебежчики бывают всякие, такие, наверное, тоже.

В общем, до самого последнего часа нашего пребывания в замке Фриденталь Саид Исламбек оставался для меня загадкой. Загадкой явилось и событие, произошедшее на Берлинер ринге в тот же день, когда мы покинули Ораниенбург…

Сохранились донесения нашего разведчика Рудольфа Берга, работавшего в берлинском гестапо и руководившего действиями Саида Исламбека, проходившего по шифрованным документам как «26-й». Датированная девятнадцатым февраля радиограмма извещает разведцентр, что «двадцать шестой» выбыл. Никаких подробностей Берг не передал. Но в центре поняли радиограмму так, как задумал ее информатор: Исламбек задачу выполнил и физически участвовать в дальнейшей работе по осуществлению операции не может. Это произошло в начале 1943 года, вскоре после капитуляции армии Паулюса под Сталинградом, когда Гиммлер развернул подготовку к своей пресловутой тайной войне.