Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

— Я же сказал, нам надо поговорить наедине, без посторонних.

Испуг перешел в отчаяние. У стены, все так же держа руку на вороте кофточки, Зося заплакала. «А, черт, — рассердился Саид. — Неужели женщины не способны иначе выражать свои чувства!» Неделю назад ему пришлось наблюдать подобную же сцену в лесу, у Берлинер ринга. Не слишком ли частые повторы!

Плакала Зося тихо и как-то скучно, не вызывая у Саида жалости. И плакала, видимо, с досады, от сознания собственной неумелости и неловкости. Слезы были скупыми, и она не вытирала их. Розоватые от огня крупные росинки путались где-то на ресницах, трепыхали, но не падали. От этого глаза Зоси, широко раскрытые, казались прозрачными и бездумными, как у ребенка — одно огорчение и только.

Саид сел на скамейку, притуленную к стене, оказался рядом с Зосей. И от соседства с хозяйкой ему стало легче и проще.

— Его убил капитан? — спросил он участливо, даже с каким-то притаенным сожалением и вроде продолжая давно начатый разговор.

И Зося почувствовала участие, кивнула. Не задумываясь, кивнула.

— Давно? — снова полюбопытствовал Саид.

— Уже месяц скоро…

Он что-то прикидывал в уме, молчал, а Зося, не ожидая новых вопросов, чинясь ей одной лишь ведомой закономерности, вдруг принялась рассказывать:

— Шел ночью, в недозволенное время — им, солдатам, не положено отлучаться после сумерек, вот и выстрелили… Я сидела за спицами, слышу — бах! И еще — бах! Не испугалась, часто стреляют тут, когда надо и когда не надо. Вяжу себе, жду… И не дождалась. Потом утром уже соседка Степанида говорит: «А твоего-то убили…» Вот…

Она повторяла не раз уже сказанное и даже кем-то уточненное.

— Плакала? — без интереса задал вопрос Саид. Хотя в этом и был для него смысл.

Зося кивнула. Не сразу, правда, а когда вспомнила — плакала на самом деле или нет. Не плакала, наверное, подумал Саид, а если и плакала, то вот так, скучно, от досады или отчаяния.

— Он один приходил?

На этот раз Зося торопливо, слишком торопливо кивнула, будто боялась, что гость даже в коротком молчании почувствует ее колебание. Кивок подкрепила словом:

— Один.

— Имя, конечно, не помните?

— Отчего же, Яша.

— Яша?! Ах, да… — Саид сообразил, что легионеры называли себя в деревне на русский лад, стараясь быть понятными.

— Может, как иначе по-ихнему, — пояснила Зося, — не знаю этого.

— А товарищи как называли его?

Она стала припоминать. Глаза еще больше распахнулись, в них горели прежние росные капли, теперь уже на самых кончиках ресниц. Совсем по-детски отдалась мысли Зося. Не предполагала, конечно, что попала в сеть чужую и раскрывает себя.

— Не Якуб? — подсказал Саид.

— Да, да… Якуб… Яков.

— Кто так называл его? Кто из товарищей?

Зося вовсе увлеклась, старательно принялась трудиться.

— Да этот, коротыш… Как его? Ну, с рассеченной губой.

— А?! — сделал вид, что знает, во всяком случае, что видел такого коротыша Саид.

— Он, он, — подтвердила Зося.

И чтобы уточнить, гость подсказал деталь:

— Тот, с которым Яша в Берлин ездил…

— Ага.

Зося вдруг опомнилась — не далеко ли зашла, да и надо ли было идти. Настороженно посмотрела на офицера, пытаясь уловить в его глазах злую мысль. Ничего в глазах не было злого — одно любопытство. Тогда она осмелела:

— Поссорились как-то из-за этого Берлина.

— Здесь, у вас?

— Ну, да…

И опять она почувствовала себя на чужой тропе, забрела все-таки на нее, а вот когда, не заметила. Боязно стало.

— А может, и не ссорились, показалось, наверное… Говорили-то по-своему…

— Вы все же догадались, что разговор шел о Берлине?

Чужая тропа оказалась путаной, блукать пришлось Зосе. В какую сторону кинуться, чтобы вернуться назад, на знакомое, твердое, не знала. Стала лгать:

— Слово-то такое, понятное. Оно по-всякому — Берлин.

— Конечно, — согласился Саид. — А вообще-то они дружили?

— Как сказать… Да не особенно.

— Вместе бывали?

— Ясное дело, если товарищи.

— В этой хате?

— Когда и в этой.

Она спохватилась, поняла, что увязла, и с вызовом посмотрела на гостя: соврала, мол, да наплевать! Все одно — не выкрутишься.

— Только вы не подумайте чего. Коротыш мне не нужен был. Противный такой, смотреть тошно… Просто пили. В другом месте-то неудобно, немцы следят, ну, а тут — четыре стены, чужой глаз осекется на улице.

Саид задумался: можно ли говорить с хозяйкой начистоту. Хотя легионеры и намекали на связь Зоси с партизанами, даже переход тридцати человек на сторону Советских войск объясняли участием этой бабы в переговорах Курамысова с командованием лесной армии, но предположения эти как-то не вязались с обликом Зося и особенно с ее поступками. Уж больно простой и глуповатой казалась хозяйка.

— Многие здесь бывали? — спросил он, желая проверить, насколько широк круг знакомых Зоси и есть ли в числе этих знакомых офицеры.

— О чем это вы? — скосила глаза на гостя хозяйка. — Не пойму.

— Курамысов бывал?

Она отшатнулась: так по стене и скользнула плечами. Движение заставило ее вдруг почувствовать холод, поежиться. Шагнула к печи, подцепила железную клюшку и стала ворошить ею поленья. Искры звездной россыпью заметались под малиновым сводом, кинули тысячи светляков на лицо и плечи женщины. И увидел Саид, как сильна она, как белеют ее тревожные и упрямые глаза. Почудилось ему, что Зося способна вот этой же толстой раскаленной клюшкой ударить его, ударить насмерть. И, может, сейчас она думает о том, как лучше обрушить железо на его голову. Не по себе сделалось Саиду, захотелось отодвинуться подальше, за стол, заслонить себя чем-нибудь надежным. А наперекор инстинктивному желанию уберечься, вспыхивало желание обнять ее, впиться губами в опаленное огнем лицо, в чуть обнаженные воротом кофточки плечи, сжимать ее сильное тело руками…

Железо калилось, позвякивало, тычась в горячий камень, поднимало и поднимало звездные россыпи. А Зося упрямо, с жестокой решимостью смотрела в огонь. Саид все же отодвинулся. Издали сказал:

— Вас предают.

Кого, вас, не пояснил, но Зося догадалась. Смолчала, ожидая еще каких-то слов.

— Сегодня надо уйти, — посоветовал Саид. — Завтра будет, пожалуй, поздно…

В печи уже нечего было делать, а Зося все ворошила поленья, воевала с ними и воевала упрямо и зло. Сгорая, искры жгучим пеплом жалили ее лицо. Не отстраняясь, она принимала боль, и только делалась еще упрямее и злее. Вдруг сказала:

— Он придет нынче.

Это было у нее внутри. Все время было, пока стояла у огня, пока ворошила поленья и обжигалась искрами. Ждала минуты, чтобы вынуть из себя и отдать гостю. Зачем, понимала плохо. Просто чуяла, нужен этот коротыш с рассеченной губой эсэсовскому офицеру. Ненавистный ей коротыш…