Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

— Не помните, кого?

— Нет… Хотя постойте! Двое вернулись… И одного из них я пристрелил… Совершенно точно. А вот фамилию не знаю… Была, наверное, фамилия… Вылетела из головы, да и зачем она мне… Все к дьяволу!

— А женщина?

— Какая женщина?

Биллик снова удивленно посмотрел на гостя.

— Нет, скажите, унтерштурмфюрер, зачем зам все эта нужно? Зачем?

Саид поблагодарил хозяина за угощение, словно не слышал вопроса, обращенного к себе. Вопроса, который долго, может быть в течение всего разговора, мучил капитана. Встал и направился к висевшей у двери шинели. Уже отсюда, не оборачиваясь, ответил:

— Надеюсь, вы понимаете, что не личный интерес привел меня в эту занесенную снегом деревню.

— А?! — Капитан кивнул. — Теперь ясно…

— Так, где живет эта женщина?

Ладонью капитан оттер иней со стекла и показал на далекую, почти утонувшую в снегу хату. Она вылезла из-за сугроба и как-то мечтательно, нетерпеливо дымила высокой трубой.

— Вроде там… Мне называли даже имя бабы… Не помню уже… Не то Зина, не то Зося. Впрочем, какое это имеет значение!

— Прощайте, господин капитан!

Биллик посмотрел с тоской и завистью на гостя — не хотелось оставаться одному в преддверии метельной и тревожной ночи.

— Вы исчезаете?

— Да.

— В Берлин?

— Пока в Минск.

— О, это не весело.

— Как везде сейчас.

— Согласен… Желаю успеха!

— А вам спокойной ночи… Без метели хотя бы…

Когда смерклось, он постучал в окно, маленькое, заиндевевшее, опорошенное снегом и еще не светившееся.

Дверь скрипнула сразу, но никто не вышел, только узкая щель обозначилась у косяка. Чей-то глаз, видимо, сквозь эту щель высматривал улицу. А возможно, так отвечали хозяева на тихий стук в окно. И он вошел уже не спрашивая.

Сени были пусты. Пахло теплом и вареной капустой. Овчиной пахло, недавно внесенной со снега и ветра, сохнувшей у печи.

И вдруг:

— Боже! — Не испуганно, а удивленно, от неожиданности.

На пороге комнаты стояла женщина, силуэт ее рисовался в проеме смутными линиями — они растворялись в кисее пара, что ринулся сверху в холодные сени. Какая она, Саид не угадал, только понял — не старая. По голосу. Он был низким и мягким.

— Боже мой! — повторила женщина уже спокойнее, но с явным огорчением и даже досадой. И отступила за порог.

Саид поклонился:

— Здравствуйте!

Она не ответила. Почему-то прижала правую руку к груди, не то защищая себя, не то прикрывая случайно отпахнувшийся ворот кофточки. Заторопилась объяснить свое удивление и огорчение:

— А я думала Вася… — И уже совсем глупо добавила: — Сын мой… С дровами должен был воротиться…

Без труда Саид уловил и смущение женщины, и тревогу, и неумелую ложь: не Васю ждала она.

— Я войду, — сказал он нерешительно. — Можно?

Все так же, стоя на пороге и заслоняя собой горницу, женщина ответила:

— Зачем? Я мужиков не принимаю.

Снова он услышал лишь испуг, теперь явный испуг и даже растерянность.

— Я войду! — повторил Саид и шагнул на женщину, заставил ее посторониться, прижать себя к косяку. И тут, в тусклом свете сумерек, еще бросавших белизну снежного поля в окна, увидел молодое лицо хозяйки. Глаза увидел большие с горящими белками.

В горнице было тепло, и он снял ушанку, расстегнул шинель.

— Зачем? — снова спросила женщина, не протестуя, а лишь упрямо повторяя запрет.

— Надо, Зоя, — добро сказал Саид, желая подчеркнуть этим свои мирные намерения.

— Меня зовут Зося…

— Я буду звать Зоя. Ведь это все равно для вас.

Она пожала плечами и затворила дверь.

— Накиньте крючок! — попросил он, продолжая стягивать с себя шинель. — Больше никто не придет.

Снова испуг оцепенил ее, и она застыла у двери.

— Или вы кого-нибудь ждете?

Неуверенно она произнесла:

— Нет… никого.

— А сына Васю?

— Вася постучит, если поспеет дотемна… А больше никого.

Ее пугала и смущала настойчивость офицера. Он снял шинель и бросил ее на спинку кровати. То, что бросил, было естественно — вешалки не водились в хате, а вот почему разделся! Кто приходил за самогоном, тот не раздевался, да и дальше порога вообще не ступал. Кто намеревался скоротать вечерок у одинокой женщины, не лез нахалом, а предупреждал заранее. Что надо этому?

— Можно присесть? — спросил Саид.

Она помешкала.

— Коли вошли, садитесь… Только у меня самогону нет.

— Нет сегодня?

— Нет, — не вдумываясь в слова, ответила хозяйка. — Не водится…

— Обойдемся, — кивнул Саид. Ему действительно не нужен был самогон, просто хотел еще раз уличить хозяйку во лжи. Она лгала и делала это неумело. — Я по делу… Нужно поговорить с вами наедине и чтобы никто не помешал… Даже Вася.

— А что Вася?

— Ничего. Существует вообще Вася-то, сын ваш?

Она промолчала. Подошла к печке, ярко топившейся и бросавшей сноп желто-красных отблесков на белый некрашеный пол, и взяла с приступка коптилку — маленький пузырек не то с керосином, не то с маслом.

— Я засветлю, — сказала Зося. Лучинкой перенесла огонь из печки на коптилку, подожгла тонкий тряпичный фитилек. Руки у нее тряслись как у старухи, и лучинка плясала, и пузырек качался. Гость явно беспокоил хозяйку. И это удивляло Саида: не один раз, надо полагать, к ней заглядывали солдаты и офицеры в форме СС, привыкнуть должна была к ним, к этой кокарде с белым черепом и перекрещенными костями. Правда, легионеры дали понять Саиду, когда он расспрашивал их о хозяйке крайней хаты, что сидит эта баба неспроста в деревне — кроме солдат батальона наведываются к ней будто бы и партизаны. Никто не видел, но подозрение есть, а, как говорят, дыма без огня не бывает, существует, видно, тропка от леса до ее домика.

Зося прошла к окну и поставила коптилку на подоконник. Кажется, отсюда шире освещалась комната, пламя, боясь морозного дыхания окна, гнулось и свет метался по потолку и стенам.

— Мне свет не нужен, — заметил Саид. Она, опустив пузырек, все еще стояла около окна и испуганно глядела на гостя. До того испуганно, что страх, даже в полусвете, ясно угадывался на ее лице. Как неловко ведет игру, подумал Саид, из рук вон плохо. Неужели не могли подыскать для такой ответственной роли кого-нибудь посмышленнее, смелее? Он поднялся со скамейки и тоже подошел к окну. Зося подумала, что гость тронет ее или хотя бы попытается тронуть и инстинктивно сплела руки на груди, прижалась к стене. Гость не тронул. Глянул в окно, за которым уже ничего не было, кроме темноты и метельной пыли, ударявшейся о стекло. Взял коптилку и переставил в угол, на шкаф, в глухое место.

Зося следила за этим движением гостя с тревогой уличенного в преступлении человека. Она хотела спросить, зачем он переставил коптилку, но по тому, как уверенно и настойчиво действовал гость, поняла — спрашивать не следует. Ему все ведомо, даже мысли ее, незатейливые, наивные мысли.