Эдуард Арбенов - Берлинское кольцо

И вот Дитрих попросил ее поискать «аиста» на юге. Попросил перед самым ее отъездом из Берлина. Тогда она поняла, что не «аиста» застрелил штурмбанфюрер. Священную птицу надо было еще отыскать. В Ниме она ничего не нашла. Полковник Арипов всячески отводил разговор от этой темы, отшучивался. Рут пустила в ход все свое лукавство и всю свою нежность и смогла узнать лишь, что из Нима птица улетела неделю назад. Еще она узнала, но уже без помощи Арипова, что гестапо ищет какого-то туркестанца. Усиленно ищет.

И вот один день в Альби. В горячем, летнем Алиби. Утро «шахиня» провела в отеле «Виган», днем наведалась в расположение легиона, надеясь встретить знакомых туркестанцев. Казармы почти пустовали. Легионеров бросили на ликвидацию партизанской группы, которая осмелилась подойти к самому городу и обстрелять железнодорожную станцию. Опечаленная неудачей, Рут вернулась в центр и стала прохаживаться по бульвару Лицея. Никакой цели она не преследовала и ни на какое изменение событии не надеялась. И вдруг на Новом мосту встретила человека со шрамом на левой щеке. Он спешил на ту сторону Тарна к бульвару Страсбурга. В другой момент и на другом месте Рут обязательно остановила бы старого знакомого и перебросилась бы парой слов или даже пригласила в кафе. Тем более, что человек этот всегда благоволил к ней и к ее мужу и постоянно подчеркивал свое восхищение высокими достоинствами «шахини». От желания остановить его Рут удержала внезапно родившаяся мысль — почему человек со шрамом здесь? И еще — почему он так взволнован? Он был непохож на себя — бледный, осунувшийся. Казалось, страшное несчастье пало на его голову и он бежал, сам не зная куда и зачем.

Рут пошла следом. Пошла, подталкиваемая еще неосознанным желанием узнать тайну. Тайны манили ее. Человек со шрамом привел «шахиню» почти на край города, на улицу Дембург, к железнодорожной станции. Здесь он вошел в калитку, пробитую в довольно высокой стене. У входа висела доска с надписью — полевой госпиталь.

Рут не хотели впускать, то есть пытались не впустить. Но не было такого места на свете, куда бы не проникла при желании «шахиня». Начальник госпиталя выслушал фрау и приказал проводить ее в палату для тяжелораненых — их привезли час назад.

Она узнала «аиста». Узнала потому, что рядом с койкой стоял человек со шрамом. Прежде Рут никогда но видела этого туркестанца и даже не представляла его себе и почему его назвали «аистом», не поняла. Бедняга был без памяти. Когда она подошла к раненому, он тяжело стонал. Здесь, у койки, человек со шрамом заметил президентшу. Глаза его впились в лицо Рут, отыскивая объяснение ее появлению тут, в Альби, у постели раненого. Несколько секунд он изучал «шахиню», не нашел ответа, хотя о чем-то и догадался, и сухо, очень сухо поклонился.

— Вы хотите облегчить участь несчастного? — сказал он утверждающе, а не спрашивая. — Поздно. Он безнадежен…

Рут не ответила. Чуть склонилась над раненым, будто хотела лучше разглядеть его или утешить своим вниманием.

— Безнадежен, — повторил человек со шрамом. — Четыре пули в живот. От этого не поднимаются…

Она снова не ответила. Тогда человек со шрамом поклонился, теперь прощаясь, и вышел.

Рут осталась. Осталась, чтобы понять что-нибудь. И может, узнать!

И узнала.

«Аист» метался в агонии. Он умирал. Умирал, не приходя в сознание. Рут, видя, что «аист» уходит, потребовала от врача сделать укол умирающему — не облегчающий боль, а бодрящий. Он хочет что-то сказать, пояснила «шахиня», помогите ему. Укол воспламенил силы, но сознание не вернул. «Аист» стал бредить. Минутами находили на него воспоминания, неясные, обрывчатые, и он говорил, кричал, плакал. Рут замирала, ловя каждое слово. Правда, слов было немного и все со слезами: «Не убивайте, таксыр!.. Не убивайте!»

«Он пал не в бою, — поняла Рут. — Его убили. Просто убили…»

И снова: «Таксыр, не убивайте… Таксыр!» К врагу так не обращаются. Перед ним поднимают руки.

Одна фраза была странной:

— Я не виноват… Не виноват… Он был пустой… Пустой! Поймите, таксыр!

И еще:

— Возьмите пакет… Будь он проклят…

Перед рассветом он скончался. В последнее мгновение сознание, кажется, вернулось к нему. «Аист» глянул на Рут и спросил испуганно:

— Кто ты, женщина?

Он хотел, видимо, о чем-то попросить, Рут так поняла этот шепот и этот взгляд и ободряюще улыбнулась, но он не попросил, только вздохнул и затих…

Ольшер сидел, откинувшись на спинку кресла и смежив веки. Он казался спящим или отрешенным от всего окружающего.

— Вы слышите меня, Рейнгольд? — спросила баронесса.

Он очнулся, но не изменил позы и не открыл глаз.

— Хотел бы не слышать…

— Налить вам еще вина?

— Нет.

Баронесса встала, подошла к окну — широкому, без переплетов, состоящему из одного стекла. Отдернула до конца штору, словно узкая полотняная полоса мешала ей, и посмотрела вниз, на улицу. Там горела рекламами ночная Брудергриммштрассе. Холодными рекламами. Мостовая была пуста, тротуары тоже.

— Уже поздно, — сказала Рут.

— Я уйду, — ответил Ольшер, по-прежнему занятый своими мыслями. — Сейчас уйду.

Потом поднялся тяжело, будто после недуга, долгого и изнуряющего, прошагал, волоча ноги, к вешалке и взял пальто.

Уже одетый сказал:

— Вы уезжаете?

— Да, завтра утром.

— Туда?

Она опустила веки, молчаливо подтверждая его догадку.

— Не спрашиваю, зачем…

— Не надо, Рейнгольд!

— Тогда прощайте!

Рут подошла к нему с грустной улыбкой.

— Поцелуйте мне руку!

Точно с такой же улыбкой, как когда-то в дешевеньком кафе у Шпрее.

И он точно так же, как когда-то, — скучно и нехотя — поцеловал.

— Прощайте…

Он не убивал «аиста». Все произошло довольно мирно. По дороге на Монпелье, когда поезд, миновав небольшую станцию, вырвался на прямую и стал набирать скорость, Саид пошел но вагонам отыскивать шарфюрера.

Легионеры играли в карты. Трое в купе. Как раз «аист» тасовал колоду, и в приоткрытую дверь Саид увидел его длинные руки, выбрасывающие карты на колени партнера. Игра шла на деньги — стопка марок лежала на столике, и стопка эта была не маленькая.

«Все в порядке, — отметил про себя Саид. — И надо полагать, пакет сейчас при нем, при этом долговязом шарфюрере. Где-нибудь в кармане кителя или в чемодане. А раз шарфюрер и его вещи на месте, пора действовать!»

Саид оттянул створку двери и шагнул в купе.

— Примите в компанию! — произнес он с порога. И произнес не просяще, а требовательно. Легионеры поднялись, выполняя воинский этикет, но унтерштурмфюрер жестом вернул их на место и сам устроился рядом на диване.

Появление офицера вызвало некоторое замешательство. «Аист» опустил колоду, не зная, продолжать игру или нет. Тогда Саид вынул пять марок и бросил их на стол.