Сергей Голицын - Записки беспогонника

Самородов поступил очень просто: вместе с бойцами своего отделения упер доски, предназначавшиеся взводу Пугачева. Тот подскочил ко мне и — маленький, худенький — размахивал своими кулачками и брызгал слюной, начал при всех меня честить, правда, без матерной ругани, но обидные словечки, вроде подлость, нечестность, гадость, воровство, так из него и сыпались.

Я ему ответил, послал куда подальше, потом повернулся и ушел, приказав, однако, злополучные доски вернуть.

Вечером я пожаловался на Пугачева Пылаеву, но, оказывается, и Пугачев успел на меня пожаловаться.

Пылаев мне сказал, что Алексей Андреевич знает в десять раз больше, чем я, чтобы я прислушивался бы к его словам, учился бы у него, а доски воровать прекратил, со своей стороны Пугачев обещал меня больше при всех не крыть.

Странный был человек Алексей Андреевич. По образованию техник-строитель с большим стажем, он являлся действительно великолепным специалистом-практиком. Но характер у него был просто невозможный. Он все время ворчал, критиковал других, вечно был всем недоволен, остро завидовал господам офицерам, которые носили погоны, командовали им, но практических знаний имели куда меньше, чем он. Он был абсолютный бессребреник. Я, случалось, хватал трофеи и, как правило, их быстро терял или прокучивал. Пугачев, если бы увидел, скажем, брошенный костюм, скорее наступил бы на него, чем поднял и положил в свой крохотный вещмешочек. Казенной одежды и обуви нам выдавали мало, но каждый из нас старался раздобыть обмундирование где-то на стороне. Пугачев ничего не добывал и поэтому ходил в старой замызганной, чересчур для него длинной шинели с бахромой на поле и в стоптанных солдатских ботинках. А большинство бойцов успело к этому времени достать сапоги.

Он был москвич, старше меня года на два, в нашу часть попал еще в Дмитрове, но долгое время его держали чуть ли не на лопате, пока не поняли, что он специалист высокого класса, и эту обиду он не мог простить никому. Из-за своей неуживчивости он был очень скрытен и одинок. И впоследствии, когда я понял, что действительно многому могу у него научиться, я смирился, спрятал свое самолюбие. И пожалуй, я был единственный, с кем он пускался иногда в разговоры по душам.

Солдаты его не любили, кухонные работники остро ненавидели, Ледуховский его терпел, а Пылаев уважал и очень ценил.

После войны я с женой были у него однажды, еще во времена карточек. Он угостил нас на славу, потому что жена его была акушеркой и как раз она только что приняла младенца у супруги или ППЖ самого маршала Конева и получила за это какой-то особенный паек. Детей у него не было, жил он в бараке, встретил нас еще в старой застиранной военной гимнастерке, мы посидели, выпили, много вспомнили, но больше ни разу не встретились.

На наше строительство лодок каждый день приезжало какое-нибудь начальство. Действительно, весело и интересно было смотреть со стороны, как на четырех конвейерах рождаются одна за другой черные лодки.

Своих бойцов не хватало. На подсобные работы мобилизовали поляков из соседних деревень. Явилось больше женщин, чем мужчин. Кокетничали они с нашими бойцами, даже с пожилыми, напропалую.

Однажды явились две наши докторши: Смиренина из УВПС и из нашего ВСО — калмычка Санжиева, которая была ППЖ майора Харламова. Оказывается, проверить — нет ли у кого венерических болезней.

Под соснами поставили столик, табуретки, и все наши бойцы должны были подходить, расстегивать ширинки, вытаскивать, нажимать на кончик и отходить. Стоявший рядом старшина отмечал галочкой в списке — кто показал, а кого надо тащить показывать. По счастью, мы — командиры — были избавлены от этой процедуры.

Обе докторши сидели с каменными лицами, а полячки покатывались со смеху.

Майор Харламов приезжал каждый день, майоры Сопронюк и Елисеев приезжали реже. Стало ездить начальство из УВПСа, УОСа и штаба инженерных войск армии. Был Богомолец и не рычал по-львиному, как обычно, а, басовито покашливая, улыбался, приезжал новый начальник инженерных войск армии, сменивший погибшего на мине полковника Дугарева, полковник — забыл фамилию — кажется, Иванов или Николаев.

Все приезжавшие были довольны, все благодарили Пылаева, который стремился угостить начальство на славу. Ротный самогонный аппарат работал круглосуточно.

Полковник Иванов неожиданно приехал вторично и сказал, что на следующий день привезет самого командующего 48-й армией генерал-полковника Романенко. Вместе с Пылаевым они наметили — куда подъехать машинам, разработали маршрут — как провести генерала между верстаками, куда вывести. Иванов научил Пылаева — где встретить, как отдавать рапорт, а уж показывать, отвечать на вопросы, объяснять будет он сам.

И на следующий день, точно в установленный час подъехали. Впереди на «виллисе» полковник Иванов, далее на бронетранспортере несколько автоматчиков, далее на трофейной легковой машине сам генерал-полковник с адъютантом, далее второй бронетранспортер тоже с автоматчиками. На первом бронетранспортере стоял станковый пулемет дулом вперед, на втором — дулом назад.

Пылаев, красный от волнения, в своем кремовом кителе подошел и негромким голосом отдал рапорт. При этом он сделал роковую ошибку: ему надо было во все время произнесения рапорта держать правую руку у виска, а он, начав говорить, тотчас же ее опустил.

— Салонный капитан! — тихо бросил генерал, обращаясь к полковнику, но некоторые наши, стоявшие вблизи, эти слова услышали.

Полковник Иванов повел процессию между верстаками. Два автоматчика следовали за генералом по пятам, остальные оцепили всю строительную площадку.

Я хорошо рассмотрел командира. Было ему лет сорок, плотный, среднего роста, холеное лицо, холодные, маловыразительные глаза. Побыв у нас минут десять, он отбыл со всей своей свитой.

Несколько часов спустя полковник Иванов снова приехал. Отозвав Пылаева в сторону, он долго и выразительно ему выговаривал и за неправильный рапорт, и за то, что суетился и лез вперед, когда объяснения должен был давать сам Иванов, а главное, зачем мы привлекли к работе поляков, ведь среди них мог оказаться шпион.

Вскоре генерал Романенко был смещен, за что — не знаю. Он получил направление на курсы усовершенствования при Академии им. Фрунзе, а несколько лет спустя я прочел в «Красной звезде» его хвалебный некролог. Позднее из воспоминаний начальника тыла фронта генерала Антипенко я узнал, что генерал Романенко отличался нетерпимостью к мнениям других, был высокомерен и груб.

Должен сказать, что тогда на строительстве лодок мне лично, да, наверно, не только мне, было очень обидно: как это командующий армией оказался таким формалистом и солдафоном и не заметил ни нашего энтузиазма, ни нас самих, ни наших лодок, которые мы считали и столь прекрасными, и столь необходимыми для будущей победы.