Сергей Голицын - Записки беспогонника

Отсюда началось разделение в бурпартии на два лагеря. Мы — черномазые — крепко держались за Николая Владимировича Альшанского, который был хоть и порядочным человеком, но с характером.

Столкновения между ним и Лущихиным казались неизбежными.

Начальство наше — геологическая экспедиция Главгидростроя — помещалось во Ржеве. Во главе экспедиции стояла Елена Константиновна Козловская, женщина весьма энергичная, но имевшая много врагов. И Николай Владимирович и я давно и хорошо знали ее еще по каналу Москва-Волга и по Куйбышеву. Ее называли у нас «царица Тинатина».

А Лущихин с Козловской учился в вузе и часто повторял о своей близости к ней. Теперь он время от времени строчил на Николая Владимировича доносы. Однажды мы достали водки и выпили все вместе, но без спецгеовцев; так на следующий день во Ржеве это было известно.

Елена Константиновна несколько раз приезжала мирить враждующие стороны, но из этого ничего не выходило, и ссоры вспыхивали иногда из-за пустяков.

Так, Сашка, бывший у нас завхозом, получил со склада района два вида круп — перловую и гречневую. Перловую он выдал спецгеовцам, а гречневую нам. Те это пронюхали, и Николаю Владимировичу был устроен скандал. Кончилось тем, что мы обменяли крупы.

Случались расхождения и покрупнее. Всего с севера на юг тянулось три линии оборонительных рубежей — первый рубеж проходил западнее Андреевского вдоль Днепра. Оттуда как раз так позорно удрали Лущихин и К°. Второй рубеж шел на 20–25 км восточнее, мимо Лентьева, потом по Вазузе. Предполагалось строительство еще третьего рубежа совсем в тылу вдоль Гжати через районный центр Карманово и далее на Зубцов.

Николай Владимирович считал, что наше место — первый или второй рубеж, а Лущихин считал, что мы должны подготовлять третий, еще только намеченный, рубеж. Он выдвигал различные доводы в пользу этого третьего. Но мы понимали, что самым веским его доводом была отдаленность третьего рубежа от фронта.

В те дни конца июля, хоть и тихо было у нас, но в этой тишине чувствовалась тревога. Три ночи подряд слышалось жуткое гудение, казалось, все небо гудит, но в темноте мы ничего не видели. В газетах появились официальные сообщения о бомбежках Москвы.

В Сычевском районе началась эвакуация скота. А район издавна славился мясным крупным рогатым скотом симентальской породы. Три дня скот песочной масти или белый с желтыми пятнами шел мимо моего дома. Жара стояла удушливая, пыль поднималась облаками. Особенно тяжко доставалось огромным быкам; с налитыми кровью глазами, с цепью в ноздрях, они едва двигались. При мне у одного быка яйца раздулись с человеческую голову, он упал, его едва успели прирезать. Зоотехник, сопровождавший стадо, чуть не плача рассказывал, что этот производитель получил золотую медаль на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, и родословная у него была, как у английского лорда.

А телята резвились по полям. Наверное, только они одни и прошли весь дальний путь до Ярославской области. Мясо мы тогда приобрели по дешевке, а молока попили за три дня вдосталь.

Хлеба в то лето поднялись небывалые. Чудесная рожь колосилась за моим домом, она лоснилась на солнце волнами и шуршала колосьями. За эти три дня всю ее выбили копытами.

Жители относились совершенно безучастно к гибели не только колхозного хлеба, но и собственных огородов. Испуганные женщины сидели сложа руки, дескать, все одно — погибать. Позднее, когда скот прошел, многие спохватились, стали лопатами кое-как подправлять затоптанную картофельную ботву. С ужасом ждали, неужто немцы придут? Я услышал, как одна старушка бранила своего маленького внука:

— Ах ты, Гитлер такой! Нет, хуже Гитлера!

А между тем в Лентьево вновь вернулись толпы копать ров. Немцы не приходили, и вышел приказ углубить ров с двух до трех метров и соответственно расширить откосы. А жирная глина успела высохнуть, превратилась в камень, лопатой ее никак нельзя было взять, только киркой и ломом. И люди тюкали, тюкали лопатами, ломали черенки, а толку было мало. Энтузиазм начал ослабевать.

Стали строить сзади рва огневые точки, бетонные и деревянные. Для них-то наши геологи искали камень и гравий.

Больше всего на строительстве было девчат. Вечерами после работы начиналось гулянье. Наши буровики и коллектора вели самый легкомысленный образ жизни, а потом хвастались своими победами. Иные из них были верными мужьями и любящими родителями, а тут каждый вечер разгуливали с выводком девчат. Хозяйка меня прозвала монахом и все сватала за одну вдовушку. Бурмастер Гриша Дудка был добродушным восемнадцатилетним богатырем; отчасти придурковатый, он славился силой и аппетитом, однажды на пари за червонец слопал в течение 10 минут буханку хлеба. Гриша был невинен, а тут совратился и красочно рассказывал о своих похождениях.

Николай Владимирович поехал за буровым инструментом на автомашине в Ковров, а меня послал в 5-е Управление копировать карты.

Обидно мне было превратиться в простого копировщика, но я утешал себя тем, что, наконец, нашлась для меня хоть какая-то полезная работа.

Штаб Управления находился в селе Субботники, в 10 км к востоку от Сычевки в бывшем имении Грибоедова. Там я прожил дней десять.

В это время немцы выкинули танковый десант в лесах возле города Белого, километрах в 80 от Сычевки. Они закопали танки, превратив их в доты, и засели там, как в крепости.

Панику они подняли порядочную. Там тоже строились рубежи, и все побежали оттуда. Один молодой инженер, еврей, бежал без оглядки до Субботников босиком и в одной рубашке. Мы в складчину собрали ему на одежду. Тамошний начальник Касимовский, которого я знал по Дмитрову и по Куйбышеву, закопал свой орден Трудового Красного Знамени и тоже прибежал. Начальник над заключенными, работавшими на тех рубежах, чекист Лифшиц вместе с конвоем драпанул, оставив своих подопечных на произвол судьбы. Потом спохватился, вернулся обратно и вновь взял работяг под винтовку; все оказались на месте, никто не скрылся.

Прибежали в Субботники ребята 10–15 лет из Вельского детдома. Их было свыше ста вместе с двумя или тремя воспитателями. Они выглядели вконец измученными, многие босые, оборванные. Их поместили в том же колхозном сеновале, где спал и я, и они жили у нас три дня, их кормили, лечили, а по вечерам я к ним забирался и рассказывал им разные истории. Потом их повезли куда-то в тыл на машинах.

Работая в Субботниках в техническом отделе, я невольно присматривался к окружающей обстановке. Если у нас Лущихин завел какой-то культ секретности, не допуская непосвященных, вроде меня, в комнату, где он работал со своими самыми доверенными, то здесь, наоборот, все бумаги и чертежи с надписями «сов. секретно» оставались на столах на обеденный перерыв, а девушки-чертежницы заворачивали в черновики свои бутерброды.