Сергей Голицын - Записки беспогонника

Кузнецы меня сердечно поблагодарили, но тут я им преподнес такое, что они собрались на меня жаловаться старшине. Я им предложил оттягивать ломы по ночам.

Коваль сказал, что он полвека работает кузнецом, но по ночам не работал никогда, и привел, казалось бы, веский довод: ночью темно.

Единственная в деревне Пищики лампа-молния принадлежала моей и Харламова хозяйке и висела в нашей же с ним комнате. Взять эту лампу — значит навлечь многие неудобства для себя лично и поссориться с хозяйкой, которая и так на меня ворчала за толчею бойцов и за мою домашнюю амбулаторию. Харламов тоже протестовал, но все же я пошел на ссору. Лампа повисла в кузнице, а мы стали довольствоваться жалкой коптилкой. Теперь ломы оттягивались по ночам, и не только для 1-го взвода, но и для других взводов.

И опять новая беда — каменного угля осталось на два дня. Я поехал в лес, где разыскал наших старых п…в углежогов. Они мне долго объясняли — почему из первой закладки дров получилась одна зола. В углежжении я ничего не смыслил и из их объяснений понял только то, что наши старички тоже ничего в этом деле не смыслят, а нашли спокойное занятие, когда можно весь день тянуть махорку и варить картошку.

На следующий день я подобрал третьего старичка, который сумел меня убедить, что он большой спец по углежжению. Я его послал в лес, и через три дня небольшое количество угля впервые было получено.

Слухи о том, что у меня около 20 ломов (фактически их было свыше 30), дошли до Пылаева, и он мне прислал коротенькую записку: «Вернуть в кладовую взятые там 7 ломов».

Пылаев со мной поступил точно так, как и я в свое время поступил с Самородовым. Но мне было очень обидно — почему другие командиры взводов не проявили инициативы, не послали за ломами по деревням?

Три дня я тянул волынку, напоил курьера самогоном, уговорив его сказать, что он меня не застал. В третьей записке Пылаев мне пригрозил арестом, и тогда я отдал, да не 7 ломов, а 10. Правда, накануне за 7 километров мне привезли тоже десяток.

Весь 1-й взвод был разбит на звенья по три человека в каждом звене, один — посильнее — бил по мерзлому ломом, двое других орудовали лопатами.

Теперь ниже 150 % плана я не выполнял.

Но успехи продолжались не долго. Опять проценты поехали вниз и вот по какой причине.

Раньше, когда в роту приходила бумажка с требованием направить туда-то столько-то человек, мы старались выбрать людей самых худших из худших. Но начальство скоро разгадало нашу систему отбора людей и приказало передавать бойцов согласно определенному списочному составу без всякого выбора, а прямо целым взводом или отделением.

Пылаев решил начальство перехитрить. Еще никого у нас брать не собирались, а мы заранее отобрали из всех взводов самых некудышных 40 человек и сформировали из них 5-й взвод.

Командиром его Пылаев назначил недавно к нам присланного члена партии бывшего чекиста Лосева и нас прямо предупредил, чтобы мы были с ним начеку, ведь Лосев — осведомитель Особого отдела, и Пылаев искал случая, как бы его куда сплавить.

Между прочим, этот Лосев как-то выпивал со мной и с Харламовым, разоткровенничался и рассказал, как служил в женском концлагере, как туда прислали жен «врагов народа», они прибыли в котиках и в норках, воровки их грабили, а Лосев заставлял работать на лопате.

На мое несчастье этот 5-й взвод, или, как мы его называли, «5-я колонна», вместе со своим командиром попал в мое распоряжение.

Люди там действительно были отборные. Например, у одного бойца после каждого действия желудка выпадала прямая кишка сантиметров на 50. Он начинал ходить раскорякой, и его надо было немедленно отсылать домой, где он сам вправлял кишку, иначе она могла отмерзнуть.

У другого бойца пальцы всегда были зажаты в кулак, якобы вследствие паралича, хотя я подозревал, что он симулирует. Спал он всегда в рукавицах, а на работе убирал щепки с постройки убежищ, таскал их по одной, зажимая между кулаками.

Ну как с подобными людьми выполнять план? Ломами я их обеспечил, ругал ежечасно, но в сумме двух взводов едва вытягивал 100 % плана.

Недели через две их куда-то отправили. И снова против моей фамилии стала красоваться цифра 150. Но Лосев, между прочим, остался, хотя Пылаев решительно не знал, что с ним делать. Он все ходил по траншеям, и когда приближался к сидевшим на перекуре, те сразу замолкали.

Именинником со 150 процентами я не мог ходить долго и понимал, что скоро опять сяду. Все мои траншеи считались принятыми лишь условно, ведь я только землю копал. Вначале на 1-й линии в самих Коробках, когда я безжалостно срубил росшие перед хатами пирамидальные тополя, мне удалось построить два дзота.

А на 3-й линии расстилалось голое поле, а до леса считалось 4 километра. Дзотов тут не было, но все убежища оставались непокрытыми, а самое главное, мне предстояло выстроить 3 КП (командных пункта) — одно батальонное и два ротных.

Котлованы для них я выкопал давным-давно, но о постройке их не смел и мечтать, ведь для этого требовалось 40–50 кубометров леса.

Наши четыре ротные лошадки были всецело заняты на хозяйственных перевозках. Я ходил по работам и все повторял:

— Коня, коня! Полцарства за коня!

Самородов попытался было походить по соседним деревням с предложением обмена: «Возьмите от нас пять стариков, а нам отдайте одну кобылу». Но ни один председатель колхоза на такую комбинацию не пошел.

Виктор Эйранов однажды попытался весь свой взвод отправить в лес. В тот день бойцы его принесли на своих плечах столько бревен, что ими хватило накрыть лишь два убежища. Нет, это не был выход из положения.

Лосев предлагал достать лошадь по способу № 13. Нет, такое возможно было во время похода Унеча — Любеч, но не посылать же людей, хотя бы и во главе с бывшим чекистом, за 40 километров, мимо всяких КПП и комендантских патрулей. Тут такая могла бы завариться каша, что потом не расхлебаешься.

Лошадка у меня появилась неожиданно, как в сказке.

Еще до моего переезда в Пищики помкомвзвода Харламов тайно от всех поселил километров за 15 одного нашего бойца — сапожника Нефедова Алексея. Он мог там делать что хотел, но обязан был через день заработать лично для Харламова литр самогону и курицу.

В 1-м взводе членов партии не было, но имелся один комсомолец, которым мы очень гордились; это был близорукий паренек Федя Бучнев. Харламов отпускал его через день с обеда, и тот отправлялся за нефедовской данью.

Когда я переселился в Пищики, Харламов вынужден был мне во всей этой комбинации признаться. Я всецело одобрил его инициативу, и мы вдвоем через день после работы предавались весьма приятному времяпрепровождению.

Федя знал, что я остро мечтаю о лошадке, и однажды мне сказал, что председателю колхоза той дальней деревни нужно построить скотный двор и за 5 плотников он согласен временно отдать лошадь.