Георгий Брянцев - Это было в Праге

Загрохотали один за другим тяжелые разрывы. Умолк на несколько секунд голос диктора. Дом встряхивало. Ухнуло где-то совсем рядом. Свет во всем доме погас. Морганек нащупал рукой телефонный аппарат, снял трубку. Телефон не работал.

— Наверно, передача закончена, — нарушил тишину доктор. — Надо позаботиться о свете.

Но голос диктора опять начал читать:

«Братья в окрестностях Праги! Партизаны соседних лесов! Все, у кого есть оружие, немедленно спешите к Праге. Нападайте на нацистские орды! Не теряйте ни минуты. Братья красноармейцы! Американские и английские друзья! Мы верим, что завтра ваши боевые самолеты будут охранять небо над Прагой. Танкисты, спешите к Праге! Дайте нам винтовки и пулеметы, мы используем их с честью!»

Как рада была Божена, что погас свет, что никто не видит, как из ее глаз неудержимо катятся слезы. Вязкий комок подступал к горлу, душил. Хотелось расплакаться навзрыд. Нет, не одна она плакала. Своим плечом Божена чувствовала, как вздрагивает тело жены Гофбауэра, сидящей с ней рядом, слышала, как всхлипывает его невестка.

«…Вперед, на борьбу! На стройку баррикад! На баррикадные бои! Да здравствует борьба! Да здравствует революция!»

Репродуктор замолчал.

Морганек, не теряя ни минуты, встал.

— Я пойду за свечами, — сказал он таким тоном, будто речь шла о прогулке в ближний магазин.

— Я тоже пойду с тобой, — сказала Божена.

— Пойдем.

Морганек знал, что если Божена сказала, что пойдет, то тут уж спорить нечего.

Наступило восьмое мая, вторник — четвертый день восстания. На деревьях лопались почки, несмотря на то что солнце по-прежнему, как и все эти дни, пряталось за дождевыми тучами.

Положение ухудшалось с каждым часом. Гитлеровцы усиливали напор, сжимали кольцо. Как ни велика была самоотверженность патриотов, как ни сильна была их воля к победе и ненависть к врагу, они в неравном бою сдавали дом за домом, квартал за кварталом. У них не было ни танков, ни орудий, ни самолетов, ни даже достаточного количества винтовок и патронов к ним. Пражане мужественно проходили жестокую науку восстания.

Еще было темно, когда Глушанин и Антонин вернулись на свою баррикаду. Они принесли около трех десятков противотанковых гранат. Где они их достали — так и осталось загадкой для защитников баррикады.

— Ну, с этими штучками мы продержимся еще день, — сказал старый чех, любовно перебрасывая с руки на руку тяжелые гранаты.

Альфред Гофбауэр, сидевший с ним рядом, немного отодвинулся. Он не питал особых симпатий к гранатам, предпочитая им обыкновенную винтовку.

— Больше, их там нет, в том месте, где вы их взяли? — спросил молодой рабочий в спецовке, откладывая в сторону лом: он выламывал им камни из мостовой.

— Нет, забрали все сполна, — коротко ответил Глушанин и стал осматривать баррикаду. Он и Антонин отсутствовали больше двух часов. Глушанин прошел вдоль баррикады от края до края, пересек улицу, вернулся. На сердце стало веселее. Ребята понимали, что от них требуется. Уже девятнадцать индивидуальных окопчиков вырыто в мостовой, и в каждом сидит боец. Нужно вырыть еще четыре, и тогда все защитники баррикады будут в земле.

— Кто умеет обращаться с гранатой? — спросил Глушанин.

Вызвалось четыре человека.

Глушанин распределил гранаты между ними. Часть их оставил для себя и для Антонина. Тем, кто получил гранаты, он приказал отдать патроны другим бойцам. Потом назначил место для каждого гранатометчика и каждому присвоил номер.

При этом предупредил:

— Бросать будет только тот, чей номер я выкрикну. Поняли? Крикну «два» — бросает второй, «три» — третий. Вот так… А куда бросать и как, я уже объяснил вам.

Едва-едва рассветало. Смертельно усталые, не спавшие всю ночь бойцы залезли в свои норки, скорчились там и затихли.

Дремалось.

Только четверо упорно продолжали рыться в земле, устраивая свои окопчики.

Когда рассвело настолько, что можно было разглядеть очертания домов, к баррикаде подошли женщины. В руках они держали кошелки и узелки.

— Поешьте, товарищи, пока не остыло, — сказала одна из них.

— Эй, кроты, вылезайте на заправку! — шумно закричал старый чех и первый вылез из окопчика.

Расположились под воротами соседнего дома. Ели сыр, черствый пеклеванный хлеб и запивали горячим кофе из термоса.

Завтрак расположил людей к шуткам и смеху. В это время донесся отдаленный характерный рокот. Патриоты насторожились. Рокот, приближаясь, нарастал.

— Господи, опять! — вздохнула одна из женщин. — И поесть-то спокойно не дадут.

— Идите, идите, тетушки, — сказал Глушанин, вставая. — По местам, товарищи!

Не успели бойцы залезть в окопы, как впереди баррикады всплеснулось слепящее пламя, и над головами с похрюкиваньем пролетел снаряд.

Танк приближался на средней скорости, изрыгая из себя огонь и металл. Теперь уже отчетливо можно было разглядеть широколобое стальное чудовище и белый крест с обводами на его туше.

Когда танк подошел совсем близко, Глушанин скомандовал:

— Первый и второй! Первый и второй!

Навстречу танку полетели две гранаты. Разрывы ухнули почти одновременно. Танк сбавил ход, но не остановился. Поднявшись на баррикадную насыпь, он перевалил через нее и с грохотом и лязгом прошел над окопчиком Глушанина. Глушанин вскочил, выпрямился во весь рост и с силой бросил вслед танку одну за другой две гранаты. Танк вздрогнул, развернулся на одной гусенице на девяносто градусов и замер в неподвижности.

Была тягостная минута ожидания. Затем орудийная башня медленно повернулась, выплюнула снаряд в стену ближнего дома и застыла с поднятым в небо хоботом пушки.

Никто не успел еще опомниться, как старый чех выбрался из окопчика, в несколько прыжков достиг танка, взобрался на него и огромным булыжником стал отчаянно колотить в броню.

— Вылезайте! Сдавайтесь! — кричал он по-немецки. — Не то зальем вас кислотой!

«Какой кислотой? Откуда у него кислота?» Глушанин не понял уловки старика.

И тут же увидел, что на башне танка рядом с чехом стоит Антонин.

— Давай баллон с кислотой, ребята! — властно требовал чех. — Мы их сейчас выкурим оттуда!

— Открывай люк! — кричал Антонин. — Мы пленных не расстреливаем, мы не фашисты!

Танк не стрелял. Внутри его было тихо. Вдруг в чреве его раздался заглушённый броней, похожий на щелчок по стеклу выстрел. Вслед за ним люк стал приоткрываться.

Патриоты взяли автоматы на изготовку. Из люка сначала показались две руки в засаленных перчатках, затем бледное, перекошенное страхом лицо. Затравленно озираясь, немец осторожно вылез из танка и спрыгнул на землю. Тем же порядком появился второй. Третьего пришлось вытаскивать за ноги — он пустил себе пулю в лоб.