Георгий Брянцев - Это было в Праге

Дом мгновенно ожил.

— Зажгите свечи! — требовал кто-то.

— Гранаты? Кто говорил, что есть гранаты?

Антонин узнал голос комиссара отряда Моравы. А стены уже дрожали от поступи бронированных чудовищ.

— За мной! — скомандовал Антонин.

За ним кинулись Лукаш, Божена и доктор.

Когда они выбежали на веранду, яркое солнце ударило им в глаза. Танки грохотали совсем близко, их рокот со звоном отдавался в ушах.

Когда обогнули дом и выбежали во двор, два тяжелых танка, отфыркиваясь и отплевываясь клубами черного дыма, стояли против ворот.

Можно ли было верить глазам? С танка сошли Глушанин, Гофбауэр, а за ними… Кто это был с ними? Рослые ребята с открытыми, добродушными лицами, в синих комбинезонах, на их пилотках горят… красные звезды!

— Русские! Братья! — беспамятно закричал Морганек.

— Товарищи! Родные наши!

Старый Ярослав хотел поднять руки и не смог — бессильные, они повисли. Божена схватилась за сердце.

Боевые друзья приближались к ним. И вот они сошлись, антифашисты и братья.

Да здравствует Советская Россия! Да здравствует свободная Чехия!

Утро, прозрачное, как стекло, вставало над Прагой. На небе ни тучки. В первый раз за эти пять тяжелых дней показалось солнце. Солнце победы. Оно золотило купола церквей, высокие колокольни, острые шпили. Оно сверкало в широком плесе Влтавы, в росинках, падающих с деревьев, в стеклах окон и витрин.

Вставало утро сбывшихся надежд и завоеванного счастья.

Сентябрьским утром сорок седьмого года в одном из кабинетов Корпуса национальной безопасности задолго до начала занятий зазвонил телефон.

Ярослав Лукаш, как правило, приходил на работу раньше времени и, во всяком случае, раньше своего секретаря. Настойчивые звонки он услышал еще из коридора.

«Ко мне звонят!» Он нащупал в кармане ключ и поспешил к двери.

К телефону Лукаш испытывал слабость. Читал ли он, писал или вел увлекательный разговор — все равно, как только раздавался звонок, Лукаш немедленно брал трубку. Частенько случалось ему услышать звонки после занятий, когда он запирал свой кабинет. В таких случаях он неизменно возвращался. Всякий раз ему казалось, что звонок оповещает о серьезном деле, которое нельзя отложить. Два года его работы в Корпусе национальной безопасности дали много подтверждений этому.

В Корпус национальной безопасности обращался каждый, кому дороги были завоевания сорок пятого года, кто видел или слышал, что на эти завоевания посягают враги.

И сегодняшний настойчивый звонок мог оказаться очень важным. Боясь, что человек, стоявший на другом конце провода, потеряет терпение и положит трубку, Лукаш быстро подошел к аппарату.

— Да, у телефона я, товарищ Морава. Хочешь приехать? Сейчас? Прошу, прошу… Что, что? Повтори еще раз фамилию. Понял. Да, да. Яромир Розенфельдер? Так? Хорошо! Я жду.

Лукаш вынул из кармана свою обкуренную трубку, набил ее табаком, закурил.

«Яромир Розенфельдер… Яромир Розенфельдер… — повторил он несколько раз. — Чем-то мне эта фамилия знакома».

Он старался припомнить, где, когда и в связи с чем слышал о Розенфельдере. Но память, перегруженная многими событиями, на этот раз изменила ему.

Необходимо распорядиться, чтобы проверили. Лукаш достал из стола тетрадь и сделал в ней пометку. Потом он задал себе вопрос: почему Морава заинтересовался Розенфельдером? Морава — ответственный работник Совета революционных профсоюзов, а Розенфельдер… Кто же он такой, Розенфельдер?

И снова напрягал свою память, — и снова безуспешно.

Поджарый, тонконогий Морава, бывший комиссар специального отряда, бесстрашный партизан, а ныне человек самой мирной профессии, появился в кабинете Лукаша ровно через полчаса после своего звонка.

— Задал ты мне загадку своим Розенфельдером, — сказал Лукаш, пожимая руку старому боевому товарищу. — Никак не вспомню, что это за персона.

— Ничего мудреного в этом нет, — усмехнулся Морава, присаживаясь у стола. — Если бы мне не подсказали, я тоже не вспомнил бы. Это тот самый обиженный господин, о котором весной писала американская газетка. Помнишь? Дескать, проклятые коммунисты преследуют даже таких кристально честных, деловых людей, как Яромир Розенфельдер.

— А-а-а… вспомнил, вспомнил! Чешский немец?

— Верно.

— Все годы оккупации проторчал в Лондоне?

— Вот, вот! А потом без приглашения с нашей стороны и без визы пожаловал в Прагу. Его арестовали, хотели судить за нелегальный переход границы, но добросердечный Дртина заступился за него.

— Помню, помню. А почему ты вдруг заинтересовался им? — спросил Лукаш.

— Сейчас скажу. Розенфельдер до оккупации владел фабрикой «Уния». Она была национализирована, а вчера мне рабочие рассказали, что Розенфельдер подал иск в административный суд и требует возвращения ему предприятия.

— Хорош гусь, — угрюмо сказал Лукаш.

— Это-то бесспорно, — согласился Морава. — Но мне хотелось бы его проучить. Помимо нелегального перехода границы, за ним водятся и другие немалые грешки. Ты прав, он судетский немец, хоть и называет себя чехом. Якшался с Гейнлейном. Его нужно было выслать вместе со всеми судетскими немцами. Нельзя теперь исправить эту ошибку?

— Попытаемся, — твердо сказал Лукаш.

— Очень прошу. А я со своей стороны послежу; если суд начнет клонить в его сторону, пойду в министерство юстиции.

— Напрасно. Там толку не добьешься.

— А я устрою скандал. Сколько же времени можно терпеть эти безобразия!

Лукаш побарабанил пальцами по столу.

— Придется еще потерпеть. До поры до времени.

Морава оставил Лукаша в глубоком раздумье. За минувшие два года не было дня, когда бы Лукаш не убеждался на деле, что борьба, начатая коммунистами в тридцать восьмом году, далеко еще не закончена. Каждый день приносил яркие доказательства этого, каждый новый день напоминал, что борьба только видоизменилась, приняла иные формы. Но не угасла и не может угаснуть. И чем больше слабела буржуазия, тем озлобленней и коварнее она сопротивлялась, пытаясь исподтишка нанести решительный удар молодой народно-демократической республике.

Буржуазия располагала тремя политическими партиями из пяти, составляющих национальный фронт: «народной» или католической, националыю-«социалистической» и словацкой «демократической» {1} 1 В печатном оригинале: «народную«, или католическую, национально-«социалистическую» и словацкую «демкократическую». Исправлено нами — V_E. .