Георгий Брянцев - Это было в Праге

Утром следующего дня Слива был в приозерной деревеньке, в доме Стефанека. Островов он не узнал. Специальная команда гестаповцев после пожара разметала пепел по островам, перепахала их и даже засеяла какой-то травой.

Стефанек рассказал, что эсэсовцы трое суток сряду лазили по окрестностям, обыскали все дома в деревушке, устраивали засады.

— Поздно хватились.

Лукаш, зайдя к Стефанеку, одобрил инициативу командования специального отряда. Слива назвал ему фамилии всех пятерых предателей. Лукаш побледнел.

— Как ты сказал? — переспросил он сдавленным голосом. — Грабец?

Антонин подтвердил. Да, Грабец, Генрих Грабец, коммунист. Разве Лукаш знает его?

Лукаш не слушал. Он откинул голову и закрыл глаза. Вспомнил Иозефу Файманову. Вспомнил ее предупреждение: «Среди нас есть провокаторы. Провалы Червеня и Птахи очень подозрительны. Займитесь подпольщиком, в доме которого они укрывались». Лукаш долго искал его. Даже обращался за помощью к Блажеку, но Грабец бесследно исчез. Так вот он, этот предатель!

— Вы знаете Грабеца? — снова опросил Антонин.

— Немного.

— Подлый человек, как видно, — заметил Антонин. — Когда я прочел в анкете «коммунист», меня как варом обдало.

— Видишь ли, дорогой… Разве это человек? Назвать его человеком — значит оскорбить род людской. Назвать животным — обидно для четвероногих. Грабец не человек и не животное. Грабец — предатель. Предателей, не задумываясь, надо уничтожать. Вся его кровь, поганая кровь предателя, не стоит одной капли крови Червеня, которого он погубил.

Слушая Лукаша, Слива мысленно уже намечал план расправы с предателями. Следовало действовать решительно и без промедления. Он и сказал об этом Лукашу. Но Ярослав предостерег его от поспешных действий.

— Не забывай еще одной стороны дела, — сказал Лукаш. — Среди предателей могут оказаться лица, представляющие интерес для подполья. Об этом помни. С Грабецем все ясно, а об участи остальных решай только после того, как познакомишься с ними. Зейдлиц предоставил нам широкое поле деятельности. И надо воспользоваться этим.

В районе Карлина Слива разыскал небольшой квадратный дом, затерявшийся в глубине двора.

У входа висела дощечка: «Маникюр, педикюр».

Дверь открыла пожилая женщина.

Слива подал визитную карточку оберштурмфюрера Ширке. Женщина любезно поклонилась, провела Антонина в заднюю комнату, служившую гостиной, и оставила его одного.

«Интересно, — подумал Слива, — вышколена эта дама или сама ни о чем не подозревает?»

Он положил плащ и шляпу на стул и медленно прошелся но комнате. Предстояла встреча с Гоуской. Как встретить этого агента гестапо — сидя или стоя? С чего начать разговор?

Гоуску он вызвал открыткой на девять вечера. В этой квартире Гоуску всегда принимал Ширке. Сейчас без пятнадцати девять. Не слишком ли рано он пришел?

К сознанию партийного долга, к высокому патриотическому чувству, которым Слива руководствовался, идя на рискованную встречу с предателем, примешивалось чувство тревоги.

В комнату без стука и разрешения вошел располневший мужчина с выхоленным, белым лицом, напоминающим яблоко-скороспелку, с отвисшим подбородком и черными точно приклеенными усиками. Вошел он неожиданно и как-то беспечно. На какую-то долю секунды Слива смутился, но тотчас же взял себя в руки и сказал:

— Садитесь.

Гоуска сел. Его жирная спина плотно вошла в мягкую овальную спинку кресла. На лице предателя, самодовольном и чванном, сейчас выражалось недоумение.

Слива решил взять быка за рога.

— Оберштурмфюрер Ширке умер.

Гоуска оторвался от спинки кресла.

— Встречаться будете со мной.

Сказано это было ясно, коротко, безапелляционно. Гоуска выразил на лице скорбь.

— Жалею… Искренне жалею… Рак — болезнь необратимая. Я ждал этого.

— Все мы смертны, — сказал Антонин и сел в кресло против Гоуски. — Я в курсе всей вашей работы и должен сказать, что покойного Ширке ваши старания не вполне удовлетворяли.

— Абсурд! — воскликнул Гоуска. — Сплошной абсурд!

«Кажется, перенажал, — упрекнул себя Слива. — Надо поделикатней».

— Возможно. Но я именно в этом смысле понял Ширке.

Гоуска высоко поднял плечи и выразил на лице обиду.

Конечно, о покойниках не приятно отзываться дурно, но все же Ширке поступил недобросовестно. Что значит: он был неудовлетворен стараниями Гоуски? Быть может, Гоуска ничего не делал? Или то, что он делал, не пригодилось гестапо? Абсурд.

— Помилуйте! Я дал ему в руки такого кита, что пальчики оближешь.

— Смотря кого вы называете китом, — заметил Слива. — Может быть, для вас он кит, а для нас только карась.

Гоуска запунцовел от негодования.

— Что? Карась? Ну уж, знаете… Я навел Ширке на след Владимира Крайны. Вы слышали об этом?

— А-а!.. — протянул Слива. Имя Крайны было для него книгой за семью печатями.

— По-вашему, Владимир Крайна карась? Не согласен. Протестую. Крайну я знал студентом, потом доцентом естественных наук, потом национальным социалистом и, наконец, подпольщиком и информатором Лондона. Я только удивляюсь тому, что вы его упрятали в Терезинскнй лагерь и этим ограничились. Крайну надо или уничтожить, или использовать. Скорее последнее. Из него можно веревки вить. Он на все согласится и со всеми будет работать — со всеми, кроме коммунистов. Он до глубины души ненавидит Советы…

Антонин дал понять расходившемуся Гоуске, что об использовании арестованных гестапо сумеет позаботиться само. Гоуска надул губы. Он снова откинулся на спинку кресла, вынул из бокового кармана сигару и, затянувшись несколько раз, немного успокоился и заговорил примирительно:

— Я не хочу, чтобы у вас сложилось обо мне неправильное мнение. Я просто не заслужил этого. Я искренний друг германского народа, германской армии. Я сторонник нового порядка. Я делаю все, что в моих силах. Не скрою, самый подход ко мне со стороны герра Ширке был слишком прямолинеен и оскорбителен. Два года назад меня неожиданно схватили, вывезли за город. Дело происходило ночью. Везли по суше, потом завязали глаза и потащили по воде. К чему вся эта натпинкертоновщина? Мне предъявили глупое обвинение в сотрудничестве с американской разведкой в период второй республики. Вы, я вижу, чех — и должны понять, что все это смеху подобно. Американская разведка! Легкомысленно и глупо. Да, у меня был хороший друг американец. Я могу назвать его: мистер Прэн. Но при чем тут разведка? Нас объединил, как это принято теперь говорить, бизнес. И только он. Что это, грех? Я коммерсант. Коммерсант со дня рождения. Честный коммерсант. Было время, когда всякому честному человеку, даже не коммерсанту, была предоставлена возможность заработать. Во все стороны разбегались евреи — и наши, и немецкие, и австрийские. А это обстоятельство, как вы сами понимаете, открывало крупные возможности для бизнеса…