Мкртич Саркисян - Сержант Каро

— Вперед!

Сжатое, сдавленное скалами ущелье чрезвычайно узко. А там, где речка, словно привстав на колени, укрывает дорогу, скалы распахнули объятия, и в их тени притулился Затворнический монастырь. Перед монастырем в ласковом соседстве цветов и зелени раскинулась пасека. Пасечник молча, не отрываясь от дела, посматривает на нас; отгоняя дымящейся лучиной пчелиный рой, он кое-как умещает в улье медовые соты.

— Не видел здесь посторонних? — спрашивает лейтенант.

— Знакомых — и тех не видел, а ты про посторонних. Ни души не осталось, все на фронте.

— Мы диверсантов ищем.

— Кто это — диверсанты?

— Ну, парашютистов, — поясняет Севян.

— Кто это — парашютисты?

Лейтенант в явном замешательстве: он что, этот человек, не от мира сего? Но выход найден…

— Ну, словом, шпионы…

— Ага, — уразумел пасечник. — Так ведь, коли они настоящие шпионы, они, стало быть, должны меня видеть, а я их — нет…

— Верно, — соглашается лейтенант.

— Ну, а коли верно, нечего здесь цветы топтать. Шпион не дурак. Чего ради ему тащиться в эти сырые, травянистые места и оставлять следы на зелени?

— Мудрый ты человек, дед.

— Проживешь, вроде меня, восемьдесят годков — тоже поумнеешь, — укалывает лейтенанта старик, полагая, что над ним подшучивают. — В другой раз не приходи сюда шпионов искать. Из этого неприметного, укромного ущелья не то что шпион, сам господь бог не выберется. Шпионы… Сколько их, ваших шпионов?

— Восемь человек.

— Вот так так, — усмехается старик, — ввосьмером, стало быть, шпионят? Да кто ж их видел-то, кто считал?

Лейтенант молчит. И вправду — откуда они взялись, эти шпионы? Кто видел, как они спускались с парашютами? Кто их сосчитал? Почему эти люди не последовали за ними, чтобы потом безо всякой путаницы навести на врага?

— Не знаю, — говорит лейтенант.

— Ну, а не знаешь, так куда ж ты солдат-то по горам и долам ведешь? Ладно, ступайте, нечего попусту цветы топтать…

Двигаемся в путь. По оленьей тропе гуськом выбираемся из ущелья наверх. Устали, пот градом катит с наших лиц. Спина и подмышки на гимнастерке Асо взмокли и просолились. Ростом он не удался, а винтовка у него длинная. Приклад то и дело задевает о камни и с сухим стуком высекает искры. Всякий раз Асо подтягивает винтовочный ремень, поправляет винтовку на спине, однако все повторяется сызнова: винтовка-то длинная, а ростом Асо не удался.

Лейтенант посылает разведчиков осмотреть окрестности кладбища, а наша цепочка бесшумно и медленно карабкается по склону холма на макушку. Не проходит и получаса, как разведчики возвращаются, и лейтенант принимает у них рапорт. И, не дослушав его толком до конца, срывается с места со странно загоревшимся взглядом. В его глазах сменяют друг друга злость и решительность. Весь его вид, вся его осанка дышат воинственностью. Он готовится к бою.

— Наконец-то! — он утирает пот и обращается к нам: — Товарищи, наши разведчики уже обнаружили диверсантов. Они находятся в кладбищенской часовне. Приказываю действовать согласно уставу, бесшумно окружить часовню и ожидать моих приказаний. — Лицо и особенно голос нашего сурового лейтенанта внезапно смягчаются. — Будьте осторожны, чтобы обошлось без жертв. Диверсанты вооружены до зубов. Если не сдадутся, я эту сволоту сам возьму в плен. У меня есть опыт, а вы ведь еще совсем щенки…

Вскоре мы так окружаем кладбище, что никому и ни за что не выскользнуть из нашего кольца. Неподалеку от часовенки стоит мотоцикл с коляской, а в коляске — автомат. Владельцев нет, они в часовенке. Ребята бесшумно, короткими перебежками, прячась за надгробия и хачкары, продвигаются вперед. На замшелых надгробных камнях греются под солнцем трусливые ящерицы. Туда-сюда бродят по выгону пасущиеся ягнята. Колокольчик на шее одного из них беспрестанно звякает. Печальное безмолвие наполнено острым запахом тимьяна.

Наш взвод уже держит на мушке вход в часовню. Три десятка винтовок не отрывают холодных неподвижных взоров от ее узенькой двери. До часовни метров пятнадцать-двадцать, не больше. До мотоцикла не будет и десяти. Внезапно Асо в два прыжка оказывается у мотоцикла и, схватив автомат, устремляется обратно. Лейтенант тут как тут.

— За находчивость — благодарю. А за самовольные действия — три наряда вне очереди. Трижды вымоешь уборную в казарме, щенок!

Берет автомат и, покачивая головой, изучает его. Отводит затвор, проверяет магазин и ствол. Автомат заряжен.

— Вот сволочи! Нашими автоматами вооружились, чтобы никто ничего не заподозрил. Интересно, где они этот мотоцикл раздобыли, не с парашютом же спустили?

Поворачивается к нам и отрывисто приказывает:

— Приготовиться к бою!

Щелкают затворы. Тишина напрягается, как пружина. По прикладу моей винтовки путешествует муха. Я слышу каждое ее движение. Слышу и бурное круговращение крови в моих жилах.

— По часовне не стрелять: памятник старины, — говорит лейтенант. — Пока что — в воздух. — И громко командует: — Огонь!

Наши уши глохнут от страшного грохота. Округа наполняется запахом дыма и копоти. Огонь открывают и другие взводы. Еще не затих звук залпа, а из часовенки уже вылетает симпатичный сержант, волоча за собой до смерти перепуганную женщину в расстегнутой на груди кофточке. Мы в растерянности опускаем винтовки. Побелевший от бешенства лейтенант по обыкновению взмахивает рукой. Асо прыскает, его смешок передается всей роте, и гомерический хохот повисает над кладбищенской печалью и вселенской смутой. А влюбленные рука об руку застыли перед нами — сконфуженные, сгорающие со стыда. И — о диво! — в женщине я узнаю невестку нашего соседа, зовут ее Асмик. Две недели побыла она замужем, через две недели началась война. Муж отправился на фронт, а несколько месяцев спустя пришла похоронка. Асмик овдовела.

— Кто вы такие? — спрашивает лейтенант.

— Сержант Советской Армии, а это… это… — парень мнется. — А где мой автомат?

— У нас. — Лейтенант подходит к ним с автоматом в руке. — Чем вы тут занимались?

— Неуместный вопрос, — говорит сержант, — к тому же неприличный…

— Вы плохой солдат, сержант, — укоряет его лейтенант.

— Может быть, — отвечает сержант. — Я влюблен.

— Хоть бы постеснялись, — лейтенант в упор смотрит на полуобнаженную грудь Асмик.

— Ой, мамочки, как же я осрамилась! — кричит Асмик и падает перед лейтенантом наземь.

Мой взгляд блуждает по исчезающим в знойном мареве горам — только бы не видеть, как рушится перед десятками и десятками глаз ее честь и доброе имя, не видеть ее бесстыдно оголившейся груди.

Затем, словно из дальней дали, до меня доносится голос сержанта:

— Ну да, это я сказал председателю сельсовета, что в здешних местах объявились диверсанты… Да, да, именно восемь парашютистов… Пристал к нам, как банный лист, и никак, понимаете, не отвяжется… Вот и все.