Мкртич Саркисян - Сержант Каро

— Хотя бы так.

Крупными пушистыми хлопьями торопливо идет снег. Вокруг, кроме белизны, ничего. Толстыми нитями спускаются хлопья, чья-то невидимая рука плетет из них саван и расстилает по земле.

— Саван для мертвецов, — говорит Володя. — Стольких убитых только снежный саван и укроет.

Вчера было 7 ноября. Праздник. У нас — семь вражеских атак. Семь атак! В окопах трупы, в поле трупы, наваленные один на другой, сваленные в кучу… Их трупы, наши трупы… После пятой атаки в окопах уже мало бойцов.

— Дайте людей, окопы пусты!

Стонут телефоны.

— Нет людей. Откуда их взять?..

— Атака может повториться, кто же будет сражаться?

Командир полка прибегает к последнему средству.

Прибывает пополнение, штабные, хозяйственные работники, санитары, словом, вся тыловая служба, все те, кто способен носить оружие. Боже мой, что нам с ними делать, на что нам эти неопытные, медлительные люди? Ходят, оглядываются вокруг и, конечно, бледнеют от страха. Не ясно разве, что убитых гораздо больше, чем живых?

— Идите, не бойтесь, — смеются над ними бойцы. — Убитые не лягаются.

— А живые?..

— Если плохо будете сражаться, — то станут.

Шестая атака не заставляет себя ждать. Враг безжалостно бросает в бой юношей, а мясорубка войны перемалывает их.

Нет, тыловики сражаются не плохо, правда, они пока растеряны и напуганы, но назад не оглядываются. Да, сказать правду, и оглянуться некуда. Куда им идти? Ведь тыл-то пуст…

Папаша замещает раненого пулеметчика. Капитан интендантской службы поставляет ему ленты, но очень медленно.

— Это тебе не консервы есть, быстрей!

Капитан молча, хоть и неловко, выполняет его приказы.

— Поработай больше — выйдешь из боя поздоровевшим.

Проваливается и седьмая вражеская атака. Ряды атакующих сильно поредели.

— Знают ведь, что будут разбиты, так нет, все лезут. Что это за сумасшествие!..

— Фашистская болезнь, — сержант Капица, с измазанным сажей лицом, показывает немцам кулак. — Подождите, мы вам покажем тридцатое января, боком выйдет ваш праздник!..

Тридцатое января — день прихода к власти фашизма.

А снег все идет. Торопливо, крупными хлопьями. Торопится он, торопимся и мы. Пусть поле покроется белым саваном, пусть скроет обезображенную от снарядов и трупов землю. Сегодня атак нет. Мы остаемся с глазу на глаз с трупами. А с ними ни воевать нельзя, ни жить. Так пусть же идет снег, пусть укроет, укроет…

Сухой, жгучий мороз. Сухой, примерзший снег. Холодное солнце.

Я и Володя ведем пленных. Вчера наголову разбили фашистский полк. Оставшиеся в живых командир полка и заместитель начальника штаба попали в плен. Они почти не сопротивлялись.

… Пленные молчат, молчим и мы. Холодное зимнее солнце пробует свою силу. Слабо дышит на снег, затем, словно устыдившись своего бессилия, прячется в небе, похожем тоже на замерзший снег.

Немцы одеты чисто и аккуратно. Из эсэсовской дивизии. Высокие, горделивые фуражки, черные форменные пальто с погонами и знаками отличия. Герб — свастика, на левом рукаве череп и кости.

Я смотрю на себя. Погоны со звездочками, каска со звездой, русская добротная шинель вся в грязи, с изрешеченными осколками. Я доволен сравнением, я — звездоносец! Как видно, пленный подполковник тоже сравнил свою форму с моей: поравнявшись со мной, он говорит на чистом русском языке:

— Посмотрите на себя, на кого вы похожи… как назвать вас, герр офицер?..

Вот наглец!

— А как назвать вас, герр убийца?

— Фашистом! — гордо отвечает он.

Вступаю в бесплодный спор с идиотом и выясняю, что Шиллер для него коммунист, а убийство — цивилизация.

— Да, герр офицер, вы настоящий фашист!

Я шагаю рядом с пленным. Володя, перекинув через плечо автомат, беспечно насвистывает за моей спиной. Вдруг штабс-капитан хватает мою руку, и я чувствую ужасающий удар по колену…

— Володя, огонь!..

Пленный не успевает выхватить у меня пистолет: короткая очередь, и он медленно оседает к моим ногам. Разъяренный связной направляет огонь и на подполковника, и тот со стоном валится на товарища.

— Старика не надо было убивать, Володя…

Володя смотрит на мое колено.

— Товарищ лейтенант, надо перевязать.

Мы садимся. Значит, штабс-капитан хотел меня обезоружить. Если бы не Володя, ему, возможно, удалось бы выхватить оружие.

Нога болит, кость ноет. Перевязываем. Не могу согнуть колено. С помощью Володи поднимаюсь на ноги. Захватив с собой документы убитых, медленно продвигаемся вперед. Приходим в полк, а из батальона уже сообщено о пленных.

— Где пленные? — спрашивает начальник штаба.

Показываю раненое колено и рассказываю все, как произошло. Начальник штаба и начальник особого отдела очень недовольны.

— Сопровождать пленных — геройство небольшое, товарищ лейтенант. Вместо того чтобы вести с ними агитационную работу, надо было доставить их живыми…

Я кладу на стол секретные документы и карты убитых.

— Хорошо, что хоть это сумели доставить… — смягчается начальник штаба.

Ночуем в полку.

Украина оделась в снег и необыкновенно похорошела. Девственная, ослепительная белизна бриллианта! Снег скрыл бесчисленные раны земли, снег как бесконечная длинная белая повязка на незаживших глубоких ранах.

Говоря правду, и писать-то почти нечего. Дни похожи: окопы, пропахшие табачным дымом и полные фронтовых песен, атаки, как армянский круговой танец: четыре шага вперед, один — назад. Потерь сколько угодно, подвигов — тоже. Что еще другое можно сказать? Война тянется, тоска в сердцах солдат — прибывает. О мирном труде и теплой домашней постели говорят с самозабвением.

— Пустили бы только одну ночь поспать в мягкой постели, а на следующий день хоть пулю в лоб!..

Для оптимистов война уже кончается. Большинство предсказывает еще год с лишним. Я стараюсь не думать об этом, несмотря на то что считаю дни и часы.

Последнее время вижу себя во сне уже стариком, все рассказываю детям и внукам о прошедшей кровавой войне. Просыпаюсь от грохота снаряда или бомбы. Нет, я еще не верю в конец войны. А в старость?.. Тоже не верю, хотя война сама по себе старость и явление старящее…

… Я забыл сказать, что должность нашего убитого командира полка Жданова вот уже около пяти месяцев занимает подполковник Красницкий, мужчина лет сорока, с приятным лицом, но совершенно седой, с протезом вместо левой руки. Сам он не хотел демобилизоваться, и командование было против. Мы его полюбили. Он заботлив, добр и строг, когда надо. В бою отсутствие руки ему не мешает.

Немцы взорвали мост через реку Л. и окопались на правом берегу. Мороз схватил бойцов за горло и мучает больше всего. Не удивительно, что никто не хочет сидеть сложа руки. Пусть хоть смерть, но наступать! Сырость окопов пронизывает тело, а мороз холодит. Солдаты сидят в ледяной воде.