Михаил Прудников - Пароль получен

— За что меня-то?! Я ничего плохого не сделала! Вот мой билет! Я домой еду! Отпустите! — плача, кричала Киля.

— Там разберутся, что ты за птица…

Отправили арестованных не в комендатуру, а в гестапо. На сей раз речь шла об открытом неповиновении охране. А это было чревато тяжелыми последствиями.

Их провели во двор, где на высоких кирпичных стенах с колючей проволокой торчали башни с пулеметами и прожекторами. Оглушающе лаяли собаки, рвавшиеся с привязи, готовые наброситься на беззащитных людей.

Схваченных на вокзале построили в одну шеренгу. Дежурный офицер в сопровождении писаря проверял документы и распределял людей по камерам.

— Килина Остапенко, хутор Высокий… — прочел гестаповец и цепкими глазами всмотрелся в лицо молодой женщины. — Воровка! Тварь! Во вторую общую!

— Вторая забита, — сказал писарь. — Можно в первую. Такой красавице надо чего получше…

Гестаповец усмехнулся:

— Да. В первую общую. Крыс кормить…

Киля опять расплакалась, пытаясь объяснить, что невиновна, но ее не стали слушать, а выволокли из строя и повели через двор к мрачному серому зданию.

Она спускалась по каменной лестнице в темный, вонючий подвал. Камера прежде была холодильником для хранения овощей: пол цементный, стены цементные. Никакой подстилки, никаких нар, люди лежали прямо на полу — сыром и холодном. Одежда на большинстве была ветхая, проглядывало голое тело.

И все же, несмотря на ужас, охвативший ее, Вера — а это была она — чувствовала удовлетворение: все идет по плану… Более того: она оказалась как раз в той самой камере, где томился Густав Варец…

Готовя операцию, партизаны старались все сделать так, чтобы Вера подвергалась как можно меньшему риску, хотя каждый понимал, что малейшее подозрение в причастности к партизанам грозит ей смертью.

— Отдавай все, что у тебя есть с собой, грязная свинья! — приказал гестаповец, который вел ее в камеру.

Он отнял документы, деньги, железнодорожный билет до Высокого.

Когда за гестаповцем захлопнулась тяжелая дверь, Вера остановилась растерянная, посреди камеры, не зная, что теперь делать, куда присесть. Но тут снова распахнулась дверь, охранники ввели еще нескольких узников, задержанных на вокзале. «Новенькие», объединившись, устроились на полу и принялись обсуждать свое незавидное положение. Вера села с ними. Она все твердила, что ни в чем не виновата, что ее схватили случайно.

Она еще не осмотрелась как следует и, конечно, не могла узнать, где лежит человек с красным родимым пятном на шее — человек, ради которого она здесь. Ее волосы под косынкой были заплетены в две небольшие косички. В одну косичку была искусно спрятана маленькая почтовая марка.

Постепенно в камере началось движение, узники зашевелились. Новичков окружили, стали расспрашивать, за что их схватили. Киля обратила внимание на человека, который остался лежать на полу и только издали смотрел на новую группу арестованных.

— Давайте знакомиться, товарищи… — предложил один из заключенных. — Пусть каждый назовет свое имя и скажет, что́ хотел бы он передать на волю. Запоминайте, люди! Кому такое счастье выпадет — вырваться отсюда, тот пусть и передаст просьбу каждого…

Это говорил лысый человек невысокого роста. На его узком лице очень крупными казались карие глаза.

— Меня зовут Геннадий Сазонов, я эстрадный артист, был схвачен как подозрительный, — продолжал он. — Подозревают, что я пытался установить связь с партизанами…

Люди называли себя, говорили о своем горе, что-то просили передать родственникам. Иные молчали, отвечали уклончиво, боясь затянуть в гестапо других. А Вера не сводила глаз с Сазонова. Ее поразила самоуверенность этого человека. Быть может, это профессиональное — он эстрадник. А может быть, просто провокатор. Во всяком случае, надо быть особенно осторожной с этим человеком, а когда она выйдет на волю, сказать товарищам, чтобы проверили, был ли такой актер и чем он на самом деле занимался.

Кто-то из новеньких кивнул в сторону неподвижно лежащего человека:

— Не покойник ли?

— Почти, — шепотом ответил Сазонов. — Не русский он, надо полагать… Ничего по-нашему не понимает. Говорит на чужом языке. А мучают его, беднягу, больше других. Как привезут с допроса, так на нем места живого нет. Мы все ему хотим помочь, а он молчит.

— За что же его так бьют? Он весь в крови! Мне страшно… — Киля задрожала как в лихорадке. — Я ни в чем не виновата. Они должны меня выпустить!

Она вскочила, подбежала к обитой железом двери, стала колотить в нее кулаками.

— Отведите меня к начальнику! Отведите меня к начальнику! — кричала Киля.

Сазонов и другие старожилы камеры постарались оттащить девушку от двери, успокоить. Охранники не любят подобных сцен. Открыв дверь, они жестоко избивают отчаявшихся людей.

— Эх, крошка ты, крошка… — проговорил Сазонов. — Привыкай к ужасам-то. Раз попалась птичка — стой, не уйдешь из сети…

— Нет-нет, я ни в чем не виновата! — продолжала твердить свое Киля.

Потом она умолкла. Как врач Вера отлично знала: после вспышки истерии обычно наступает депрессия, полное расслабление… Вера играла свою роль профессионально в полном смысле этого слова.

Прошло три дня.

Вера смогла установить два важных момента. Во-первых, Вареца увозили на допрос всегда в одно и то же время: в три часа ночи — и привозили к шести часам утра избитого, полуживого. Во-вторых, когда Вареца привозили с допросов, больше других заботился о нем Сазонов. Он буквально не отходил от несчастного, ловил каждый стон, каждое слово, произнесенное Густавом.

Заметила Вера и то, что не может установить, когда Сазонов спит, а когда бодрствует. Дело в том, что глаза его были всегда открыты. Да, он спал с приоткрытыми глазами.

А нужно было действовать. Нельзя дальше медлить! Ведь ее могли вызвать на допрос, установить невиновность и отпустить…

На четвертый день, когда в камере все как будто спали, Киля подползла к Сазонову и прошептала:

— Дядя Гена! Мне страшно…

Сазонов не ответил. Вера увидела, что у него слегка приоткрыт рот. Он спал. Так вот по какому признаку можно распознать, спит или бодрствует Сазонов! Обычно челюсти его были плотно сжаты.

Будить Вареца было опасно: могли проснуться и другие.

Около трех часов ночи послышался лязг засовов.

Стали просыпаться узники. Проснулся и Варец, которого в это время обычно увозили на допрос.

Вера села к нему спиной. Изобразив на лице испуг, она расплетала косичку, словно это движение было случайным, словно это от повышенной нервозности. Ее затылок был рядом с лицом Вареца. Вера ловко высвободила из волос марку и распустила волосы за спиной перед самым лицом Вареца. Длилось это всего несколько секунд. Но эти секунды казались Вере часами. Время словно остановилось, застыло.