Богдан Сушинский - На острие меча

Да, с воспоминаниями было покончено, причем, как хотелось верить Эжен, раз и навсегда. Зато наступила пора возвращаться к пансионатной обыденности.

В течение двух дней, последовавших после происшествия с Амелией, леди Стеймен делала все возможное, чтобы маман Эжен и Мюно не попадались друг другу на глаза. При этом она еще и предпринимала отчаянные попытки угомонить Амелию, погасить возникший пожар пересудов, успокоить девиц, заявляя, что ведь ничего особенного не произошло. Из них, пансионесс, готовят светских дам и любящих жен. То есть то, что, предлагала маман, следует воспринимать как обычный урок «постельной нежности». Возможно, маман Эжен слегка увлеклась – это другое дело. Или же Амелия слишком нервно восприняла свои первые неудачи в постели. Стоит ли придавать этому значение?

Леди Стеймен действительно тушила пожар, как могла. Но оказалось, что смогла не так уж много. Поэтому, когда на третье утро маркиза довольно сурово поинтересовалась, как ведет себя «эта паршивка Амелия», вынуждена была сказать правду. Сначала на чисто английский манер.

– Леди Амелия все еще пребывает в нервном расстройстве. Мне не хотелось бы останавливаться на подробностях ее поведения.

– А вы все же остановитесь, миссис Стеймен, – язвительно потребовала Эжен, – остановитесь. Пока вас об этом просят.

– В таком случае могу лишь заметить, что мисс Амелия ведет себя недостойно истинной леди.

– И в чем же это выражается, миссис Стеймен?

– Если бы я пересказала то, что происходит, то повела бы себя недостойно истинной леди.

Они стояли в будуаре Эжен, перед статуэткой Марии Магдалины, у ног которой лежала Библия, все еще открытая на той же странице, на какой Эжен читала ее более года назад. Судя по всему, маркиза окончательно решила, что познание ею священной книги должно завершиться на том, первом абзаце, который она тогда, в порыве религиозного экстаза, удосужилась постичь.

Стеймен ожидала, что Эжен все же будет настаивать на ее свидетельствах, поэтому твердо настроилась вести себя, как «подобает истинной леди». Но Эжен и в этот раз сумела удивить ее.

– Даже так? – произнесла она. – Тогда это действительно серьезно. Скольким пансионессам Амелия уже успела разболтать? Слух, пересказ – не в счет; скольким она лично исповедалась?

– Пока четверым. Но две из них уже беседовали с вами в спальне, так вот, эти сами прикрикнули на Амелию. Зато баронесса Вайнцгардт крайне возмущена, хотя и считает недостойным себя сплетничать по такому поводу. В этом отношении она напоминает мне Диану де Ляфер.

Эжен удивленно взглянула на Стеймен. Сдержанность обычно строптивой баронессы оказалась для нее неожиданностью.

– Но замечу, что при этом она заявила: «Лично я к маркизе в спальню не войду. Вдвоем нам слишком тесно».

Кровь прихлынула к лицу Эжен: сколько унижений приходится терпеть из-за собственной похотливости! Но ведь приходится же, и, похоже, ничего с этим не поделаешь. А ведь пыталась же… Впрочем, пыталась ли?

– Значит, вы считаете, что в случае с Амелией нужно что-то предпринимать?

– Сейчас вряд ли стоит предпринимать что-либо такое, что могло бы ранить ее.

– Зачем ранить? Ранить нет смысла. Таких нужно сразу убивать. Пошутила, мисс Стеймен, пошутила. Пригласите-ка сюда баронессу Вайнцгардт.

Леди Стеймен испуганно как-то взглянула на Эжен. Это заставило маман рассмеяться.

– Не в спальню, миссис Стеймен, а сюда, в будуар, причем срочно. И пусть только вздумает не явиться.

Если Лилия Вайнцгардт и была красива, то какой-то особой, нордической красотой. Белое, цвета слоновой кости, лицо – почти не знающее мимики и не способное проявлять абсолютно никаких эмоций; холодный взгляд синих, как льдинки в норвежских фьордах, глаз – не способных выражать что-либо, кроме собственного бесстрастия. И вместе с тем крепкая, по-мужски сложенная фигура, которая больше подошла бы заматеревшему воину-норманну, чем восемнадцатилетней девушке.

«С этой-то не каждый мужчина решится полюбезничать», – оправдала свое слабоволие маман Эжен, с откровенным любопытством рассматривая баронессу, будто видела ее впервые. А ведь она уже несколько раз пыталась подступиться к Лилии, завлечь ее на «испытание ложем», но… так и не решилась.

– Мы обе прекрасно знаем, какое недоразумение возникло между мною и Амелией Мюно, – холодно и жестко повела беседу маркиза. Только такой стиль должен быть, по ее разумению, понятным этой невозмутимой, непробиваемой германке.

Ни один мускул на лице Лилии не дрогнул. Она стояла перед Эжен, словно мраморная статуя, ради шутки одетая местным портным в модное белое платье.

– Мне известно, что Амелия хочет вернуться в свое имение, к бабушке. Только не решается обратиться ко мне с такой просьбой, зная, что отпускать пансионесс до завершения трехлетнего курса обучения не в правилах Марии Магдалины.

Слышит ли Лилия то, что она говорит? Глаза баронессы оставались все в том же замороженном состоянии. Синий свет, который они излучали, напоминал свет холодных звезд, мерцающих где-то в глубине вечернего неба.

– Вы – подруга Амелии, живете в одной комнате. Подскажите ей, что завтра вечером калитка, ведущая к берегу реки, совершенно случайно окажется открытой. Пусть она выйдет с территории и идет берегом в сторону деревни. Там ее будет ожидать кучер Гафиз, которого вы, лично вы, баронесса, подкупили. Он-то и доставит ее до городка. А вот это – деньги, которые вы ей передадите от своего имени. – Эжен сняла со стола салфетку, под которой, как оказалось, лежала кучка луидоров. – Этого ей вполне хватит на дорогу домой и питание во время пути.

Маркиза собрала деньги в кошелек и протянула баронессе.

– Один луидор вручите Гафизу. Вы встретите его, как только выйдете отсюда. Попросите его, подкупите. В местечке он поможет Амелии нанять экипаж.

И вновь, выслушав все это, Лилия даже не шевельнулась. Ее невозмутимость уже начинала раздражать Эжен.

– Если вы сейчас же не возьмете эти деньги и не выполните мое поручение, вам придется бежать отсюда раньше Амелии. Неужели это непонятно, баронесса Вайнцгардт? Только добираться до своего дома вам значительно дольше, нежели Мюно, а главное, встречать вас там некому. Да и калитка пансионата окажется, как обычно, закрытой.

Так ничего и не сказав, Лилия спокойно, как ни в чем не бывало, взяла кошелек и вновь остановила взгляд на лице маркизы.

– Вы все поняли, баронесса? Она должна уйти завтра, как только стемнеет. Но, вы слышите меня, баронесса, объясните Амелии, как подруге, что не в ее интересах распространяться о том, что с ней приключилось. Хотя бы потому, что ей еще нужно выходить замуж. На меня не ссылайтесь, побег – сугубо вами задуман и спланирован.