Богдан Сушинский - На острие меча

– …что тоже является изумительной вестью.

– Никаких важных, кроме одной, – поспешил уточнить виконт.

– Утешьте меня, Франсуа, сообщите ее, как подобает секретарю первого министра.

«Жди – и увидишь…»

Мазарини уже почти открыл слипшиеся от предвечерней истомы веки, однако все еще видел… высокую, неожиданно смуглую грудь королевы, с маленькими маслиновыми сосками; ее полноватую, испещренную первыми, пока еще неглубокими морщинами, шею; все так же вздрагивающие, как и тогда, когда прикасался к ним впервые, тугие налитые бедра…

А с каким страхом он – познававший свои любовные опыты в четырнадцать, на прибрежном песке, с тринадцатилетней неаполитанкой – прикасался к ним тогда, впервые! Ведь это уже были ноги не женщины, но королевы. А тогда он, по наивности своей, все еще считал, что ноги королевы – нечто высшее в любовной иерархии. Словно королеве они придаются какими-то особыми, в соответствии с титулом.

Выяснилось, что все не так. Если ему и повезло, то лишь потому, что королевой оказалась именно Анна Австрийская, имеющая право называться ее величеством вовсе не по жребию рока, распорядившегося так, чтобы она стала женой и матерью королей, а в силу того, что даром любви всевышний наделил ее задолго до того, как ослепил блеском короны.

– В Париже появился брат польского короля Владислава IV князь Ян-Казимир, – это опять голос из зева камина. Дух виконта де Жермена все еще витал здесь, несмотря на то что давно должен был исчезнуть вместе с бренным телом и надоедливым смиренным голосом.

– По этому поводу Париж обязан ликовать? Или, наоборот, печалиться? Салютовать из всех орудий? Не стесняйтесь, виконт, повелевайте.

– Для начала Париж обязан по этому поводу призадуматься.

Мазарини повернулся лицом к секретарю. На этот раз он взглянул на него с задумчивым уважением.

– Кстати, не тот ли это несостоявшийся польский кабальеро, что в свое время вздумал добывать себе рыцарскую славу под знаменами испанского короля?

– И который потом, попав в плен, был заточен вашим предшественником в Венсеннском замке. Сейчас он, судя по всему, монах-иезуит. Всего-навсего. Прибыл из Италии.

«Вот оно еще что! – подчеркнул для себя сицилиец Мазарини. – Он прибыл из Италии. Виконт никогда не упускает случая заметить столь незаметную для окружающих деталь».

– И где он сейчас пребывает?

– В доме аббата иезуитского монастыря. Точнее, у родных аббата. Все, что нам станет известно о нем впоследствии, немедленно будет известно и вам.

Мазарини выдержал длительную паузу, вполне достаточную для того, чтобы виконт решил, что в дальнейшем присутствии его не нуждаются. Однако с выводами де Жермен не спешил. Ну, приучен он был так, что, попадая в кабинет кардинала, не спешил ни с какими поспешными выводами. Ибо кто знает, вдруг досточтимый синьор Мазарини сказал не все то, что он, секретарь, обязан услышать.

– Сидя в этом жестком и неблагодарном кресле, я очень часто задаюсь вопросом: кто кого в конечном итоге недооценивает – вы меня, виконт, или я вас?

Теперь уже углубился в иезуитское молчание де Жермен.

«А еще говорят, что “у королевы не бывает ног”, – пытался вернуться к своим сладким грезам первый министр Франции. – Какое лицемерие, изобретенное теми, кто подло предал высшую мечту каждого юноши – насладиться ласками королевы. Своей, только ему предназначенной и преданной королевы».

В тот, первый, раз ему, кардиналу, умудренному пылким жизненным опытом итальянцу, стало страшно от осознания, что самая несбыточная из его фантазий вдруг оказалась обычной земной и греховной утехой. Такое действительно страшно не то что пережить, а хотя бы вообразить.

– Так о чем это вы, Жермен, толкуете мне здесь уже в течение получаса? Ну, допустим, во Францию прибыл Ян-Казимир, брат польского короля… Что из этого следует? Не могли бы вы яснее сформулировать свою мысль?

– Дело в том, что Ян-Казимир – наиболее реальный претендент на польскую корону.

«Кто бы обо мне сказал: “Мазарини – наиболее реальный претендент на французский трон”? Так нет же, говорят: “любовник королевы”. Тоже почетно, но далеко не одно и то же».

– Ну и что? Покажите мне в Польше хотя бы одного отпрыска рода королевского, который не мнил бы себя претендентом на корону.

– В том-то и дело, ваша светлость, что они так и останутся претендентами, а корона достанется Яну-Казимиру.

«Все же это я его недооценивал», – твердо и окончательно решил кардинал. Поднялся и, подойдя к виконту, осмотрел его с такой ироничной мрачностью, словно собирался расцеловать, после чего тотчас же… повесить.

– До сих пор я никак не мог понять, мой благочестивый виконт, кто же в этом мире раздает короны, с тронами в придачу. Временами грешил на Господа, временами – на папу римского. Оказывается, этим увлекаетесь вы, виконт де Жермен, – во взгляде кардинала просматривалась такая искренняя восхищенность своим секретарем, что тот невольно подтянулся и распрямил вечно согбенную спину.

– Вы были бы куда более точны, если бы решили, что в последние годы сии хлопоты Господни взял на себя орден иезуитов. В основном он.

– И можете не сомневаться, что это именно так, – резко признал кардинал. – Это действительно так, виконт. Почему вы заявляете об этом с такой смиренной нерешительностью, словно вас самого вечно молящиеся монахи-страдальцы уже давно избрали одним из претендентов на корону Франции?

Виконт почти снисходительно улыбнулся. Он знал, что делает.

– Королевич Ян-Казимир только что назначен иезуитами в кардиналы ордена.

– Вот это уже действительно серьезно, – вмиг остепенился первый министр. – На такие титулы орден иезуитов еще более скуп, чем святая рать папы римского.

– Зная о болезни своего брата, – окончательно добивал его виконт, – князь Ян-Казимир не только присматривается к короне, но – что не менее дальновидно – и к самой королеве Марии-Людовике Гонзаге.

– В таком случае почему вы мне голову морочите, виконт? Сделайте так, чтобы будущий король Польши как можно скорее попросился ко мне на прием. Я люблю принимать королей, виконт. Могу я позволить себе такую невинную слабость – хотя бы раз в месяц принять здесь у себя короля, не нынешнего, так будущего! И чтобы он помаялся у меня в приемной, в отместку за все то время, которое мне придется проводить в их королевских приемных.

– Было бы велено, ваше высокопреосвященство, – кротко склонил голову секретарь, удаляясь через узкую, едва заметную дверь.

Кардинал еще несколько минут выжидающе смотрел на нее, покачиваясь на носках ботфортов.

«Ты-то сам кто? – спросил он себя, подводя итоги своим сумбурным размышлениям. – Почему бы тебе не объявить себя претендентом на какой-либо из европейских тронов? Попроси виконта, пусть погадает на одной из корон Италии. Он ведь у тебя все знает, все может».