Ванда Василевская - Реки горят

Кроме того, Лужняк подозревал, что, например, его руководство Малевским весьма иллюзорно. С виду все было в порядке: он давал Малевскому поручения, тот их выполнял. Но Лужняк уже давно чуял, что Малевский получает еще какие-то инструкции через голову Лужняка, что ему поручены еще какие-то функции, о которых он Лужняку не сообщает. Кто знает — может, в посольстве и ему, Лужняку, не доверяют, и этот Малевский просто-напросто его контролирует? Может быть, и так. На каждом шагу надо оглядываться, все время надо следить за собой, ни в ком нельзя быть уверенным, А тут еще эта Владя, — зря он затеял весь этот роман. Вечные капризы, вечные претензии, а пользы от нее никакой… Ни одной минуты спокойной нет!

В этот момент панна Владя все с тем же оскорбленным видом положила перед ним груду газет и вышла, хлопнув дверью.

Он стал нехотя просматривать газеты. Все запоздало, все уже не актуально… А! Вот февральское заявление лондонского правительства — то, которое уже давно было напечатано вместе с ответом советского правительства в советской прессе. Лужняк внимательно прочел теперь это заявление еще раз — по-польски. С чего это большевики так разъярились? Ведь тут ничего нет, кроме того, что польское правительство в Лондоне признает незыблемыми границы, какими они были до тридцать девятого года, и отрицает, что Польша когда бы то ни было договаривалась с Германией против Советов. Что же тут такого? Об этих границах говорят и говорят без конца, ничего нового тут нет. Правда, что касается немцев… Об этом даже ему, Лужняку, кое-что известно, хотя он всего лишь унтер, а не какой-нибудь министр или политик. Он сам дежурил на вокзале, когда приезжал Геринг, а позже Гиммлер, и тогда ясно говорилось, в чем дело. Кому же теперь втирать очки? Но в конце концов с кем же тогда было договариваться — с большевиками, что ли? Нет, политика соглашения с немцами была тогда правильной. Стыдиться тут нечего. Кто же мог ожидать, что так выйдет?..

Что еще в этой почте? Лондонские польские издания, польские газеты для армии в Иране… Ничего нового, все одно и то же.

Откуда бы вот узнать такому человеку, как он, что ему делать здесь, на месте, когда на него, что ни день, наседает польская колония, вечно чего-то требуя и добиваясь, а в это время ты никогда не знаешь, не следит ли за тобой энкаведе. А тут еще посольство предъявляет все новые требования, поди-ка выполни их! Ведь еще совсем недавно он послал донесение о дорогах и этих ихних эмтеэсах — и хоть бы слово в ответ. Что ж им там, в посольстве, кажется, что это так просто — снять планы, начертить карты, собрать все данные? Все им давай и давай! А когда он попросил предоставить в его распоряжение еще мануфактуры, готового платья, белья — что ему прислали? Барахло самого последнего сорта, за которое на базаре почти ничего не давали.

А теперь же ему еще и не можется вдобавок. Побаливала печень, белки глаз часто принимали подозрительно желтоватый оттенок. Этот дурак, доктор Маковский, сказал, чтоб он бросил пить. Вот еще! Разве он так уж много пьет? Выпивает время от времени. А что еще делать в этой проклятой дыре? Советские фильмы смотреть, что ли?

Нет, положение было отнюдь не из приятных. Его одолевала тоска и одни и те же заботы. И когда все это, наконец, кончится? Сорок третий год, от которого все они столько ожидали, явно не оправдывал надежд. В Лондоне всё грызутся, Сикорский с Андерсом, видимо, никак не могут прийти к соглашению. А кому за это приходится расплачиваться? В сущности говоря, — ему, Лужняку. Попробуй, разберись, кто в посольстве сторонник Сикорского, а кто — Андерса, и как с кем говорить. Того и гляди, сам того не зная, восстановишь против себя кого-нибудь из начальства. Малевский — ну, того как пить дать поддерживает второй отдел штаба, да и не так, как его, Лужняка, а по-настоящему, вовсю! Потому-то он и ведет себя так уверенно. А Лужняк что? Ну, набрал немножко золота на всякий случай, да ведь много ли? И говорить не стоит.

Теперь он непрестанно упрекал себя за то, что согласился быть уполномоченным посольства. Раньше, когда ему предложили этот пост, он и минуты не колебался. Еще бы! Оно хлопотливо, конечно, но ведь и местечко выгодное. Кроме того, ему импонировало, что выбрали именно его, Лужняка, хотя были здесь люди повыше чином и из армии и из полиции. Но предложили именно ему. Многие ему завидовали: все продовольственные транспорты, все вещи, все деньги шли через него. В сущности здесь, на месте, он был всемогущим хозяином. Если кто и жаловался на него в посольстве, так на это не обращали внимания. Да и то сказать, разве он был так уж плох? В конце концов надо же и совесть иметь! Всех, конечно, не накормишь, не оденешь. Но теми, кто этого заслуживал, он занимался, и очень заботливо. Мало ли их устроилось при нем весьма прилично? Теперь оказывается, что он, пожалуй, сглупил. Не стоило быть добрым. Вздор, что печень у него болит от водки, — это от непрестанного волнения. А как не волноваться, когда что ни день то неприятность? И совершенно не знаешь, на кого рассчитывать. Взять хоть Малевского — кто он собственно такой? Какими полномочиями и кто его наделил? Даже этим бабенкам в канцелярии нельзя верить — ведь вот подбросил же ему кто-то на письменный стол газетенку этих изменников, подлизывающихся к большевикам. А в газетенке была напечатана наглая корреспонденция, явно написанная кем-то, кто хорошо знал здешнюю обстановку. Нет, никого из своих работников он в такой подлости подозревать не мог. Это сделал кто-то «из города». Но хватит и того, что нашелся сотрудник, который подбросил ему этот номер! А у него и так уже бессонница. Раньше, бывало, положишь голову на подушку и готов! А теперь?

И вот за все эти мучения его же поливают помоями! Нет, не надо было браться за эту работу, не надо было. Что там Малевский ни говори, а дела идут все хуже. Англичане… На кого же в таком случае можно рассчитывать, если уж и англичане предают? Там, в Куйбышеве, в посольстве, видно тоже нервничают, ни на один запрос невозможно добиться толкового ответа.

В одну из тех ночей, когда Лужняк долго ворочался на постели, страдая от мучительной тянущей боли в печени, и уснул лишь за полночь, его внезапно разбудил Малевский.

— Что случилось?

— Слушай, было сообщение: под Смоленском нашли перебитых польских офицеров.

Лужняк протирал запухшие глаза.

— Каких еще офицеров?

— Наших, польских, понимаешь? Тысячи офицеров… Большевики поубивали в сороковом году…

Лужняк спустил ноги с кровати, и первое, что он увидел, был рыжий столб копоти, который валил, как из трубы, из лампового стекла. «Черт! Забыл потушить лампу, теперь весь стол в саже…»

— Чье сообщение, что ты болтаешь?

— Да проснись ты! Ясно тебе говорю: немцы передают, что в Катыни под Смоленском найдены могилы убитых польских офицеров. Сикорский обратился в Международный Красный Крест с просьбой расследовать дело…