Ванда Василевская - Реки горят

Лужняк колебался.

— Нет, — сказал он, наконец. — Как раз, если я попытаюсь уехать, они могут меня сцапать. Да и с Владей как мне быть?

— Как, с Владей? Этого только не хватало! Бабу за собой таскать… И что ты в ней нашел, не понимаю. Самая обыкновенная дрянь.

— Да брось ты, охота в такой момент бог знает о чем говорить…

— В такой момент… Видишь ли, в любой момент прежде всего не следует терять головы. Это главное. Спокойно, без истерик! Тогда как-нибудь да вывернешься.

— Если бы я хоть знал, что им известно…

— Ишь чего захотел! Если бы ты знал… За тобой следили, это не подлежит сомнению. Но что им известно?.. Поди угадай!

— Так что же мне делать?! — завопил, наконец, Лужняк. Лицо его налилось кровью, руки сжались в кулаки. Малевский вынул изо рта папиросу. В голове его ни с того ни с сего промелькнула мысль: а что, если Лужняк его выдаст? Что, если, почувствовав себя припертым к стене, он пойдет и расскажет все, что знает, чтобы за его, Малевского, счет спасти собственную шкуру?

Он сразу успокоился, мозг его заработал холодно и ясно, мысли были отчетливы. Он внимательно рассматривал собеседника. «Не лучше ли подобру-поздорову убрать его, пока не поздно? Сомнительно, чтобы кто-нибудь заинтересовался его исчезновением. Подумают, что сбежал, — и ищи ветра в поле. Устроить это не трудно, он достаточно глуп, чтобы явиться на свидание, хотя бы в тот лесок за городом. Труп закопать в песок — когда еще его найдут! Пожалуй, это будет умнее всего, Лужняк знает вполне достаточно, чтобы подвести под расстрел».

Лужняк вдруг побледнел и приподнялся на стуле.

— Ты что на меня так смотришь?

— Я? — холодно и спокойно переспросил Малевский. — И не думал!

— Слушай, ты не лги! Что тебе сейчас пришло в голову? Не воображай, что тебе удастся сыграть со мной штуку!

— С ума ты сошел? Какую еще штуку?

— Уж я тебя знаю, — бормотал Лужняк, тяжело опускаясь на стул. — Я знаю, что тебе может в голову прийти…

— Например?

— Лучше не тяни меня за язык. Знаю я ваши штучки.

Малевский вдруг наклонился к нему почти вплотную, лицом к лицу.

— А может, это ты вздумал со мной штуку выкинуть? Смотри, брат!

— Что — я? — отшатнулся Лужняк и слегка выдвинул ящик стола. Малевский заметил это движение и быстро овладел собой.

— Э! — махнул он рукой. — Все это вздор. Время ли сейчас ссориться? Нужно решить, что и как.

— Да я ведь в десятый раз спрашиваю тебя, что мне в конце концов делать…

— Поступай, как знаешь. Не маленький. Подумай только хорошенько.

Но времени раздумывать не было. В тот же вечер Лужняк был арестован.

Разумеется, это не способствовало успокоению и без того перепуганных служащих миссии. Адвокат Фиалковский рвал бы на себе волосы, если бы на его лысом черепе осталось их хоть сколько-нибудь.

— Что я наделал, что я наделал! И зачем я впутался во все это…

— Конечно, лучше всего сидеть за печкой и ни во что не вмешиваться, — язвительно заметила панна Владя. Она была полна горечи. По упакованным вещам и сожженной бумаге видно было, что Лужняк собирался уехать, и уехать без нее. Так что, если бы его и не арестовали, она все равно осталась бы на бобах. Это преисполнило ее горечью и недоверием к мужчинам — соблазнить девушку, а потом бросить ее на произвол судьбы!

— Уж и соблазнить! — ядовито вставил кто-то из мужчин.

Владя приняла выражение оскорбленной королевы и яростно набросилась на павшего духом адвоката Фиалковского.

— Надо же что-нибудь делать, что-нибудь предпринимать!

— Но что, что? — стонал тот. — Хоть бы этот Малевский пришел, он все же ориентируется в положении!

— Ну да, Малевский! Ищите ветра в поле, — злорадно ответила Владя.

— Что такое? Что вы говорите? Разве он не приходил сегодня?

— И не думал.

— Так, может, послать к нему на квартиру?

— Незачем. Его там нет.

— Видно, и его арестовали, — предположила одна из барышень. Госпожа Пшиходская всхлипнула:

— Всех нас, всех переарестуют, всех перебьют!

— А вы бы лучше держали язык за зубами. Из-за такой вот болтовни все несчастье. Ну, кто вас тут убивает?

— А пусть, пусть бы нас всех вырезали!.. По крайней мере мир бы узнал…

— Очень мир интересуется нами! Так как же, панна Владя, с этим Малевским, нет его?

— Я вам говорю: не все так глупы, чтобы ждать, пока их посадят.

— Правда, правда… Но в таком случае мы-то чего здесь ждем?

— А куда нам идти?

Идти было действительно некуда. За два года они привыкли ежедневно приходить сюда, будто в клуб или в кафе. Куда же теперь деваться? К тому же в канцелярию ежеминутно являлись взволнованные посетители с вопросами и претензиями.

— Что теперь с нами будет? Что нам теперь делать? Вот до чего нас довели!

— Прошу оставить меня в покое! — кричал Фиалковский. — Я ничего не знаю, ничего не хочу знать, ничему не могу помочь! Оставьте меня в покое! Через час, самое большее — через два, я сдам эти, прости господи, дела, и точка.

— Кому вы их сдадите?

— Все равно кому! Милиции, пожарной охране, энкаведе, — мне совершенно безразлично… Хорошо этому Лужняку, свалил все на меня…

— Тоже мне хорошо! Вы забываете, что его арестовали.

— Ну и что? Может, я тоже хотел бы спокойно сидеть в тюрьме и ни о чем не заботиться. Может, я тоже хотел бы сложить руки и ни за что не отвечать… Может…

— Глупости вы говорите! — резко прервала Владя.

Он удивленно взглянул на нее.

— Как вы со мной разговариваете, барышня? Что за ужасный персонал, распущенный, недисциплинированный!

— Я вам не персонал. Если не нравлюсь, могу хоть сейчас уйти.

— Идите, куда хотите, только оставьте меня в покое! С ума сойти можно! А вам что угодно? — обратился он ко вновь вошедшей посетительнице.

— Мы хотели узнать, к кому нам теперь обращаться по поводу…

— Ничего не знаю. Панна Владислава, вывесьте объявление, что сегодня приема нет.

— Вы это мне говорите?

— А кому же еще?

— Меня вы только что уволили.

— Я вас уволил? Когда? Господи, хоть бы уж скорей кто-нибудь пришел и все забрал…

— Говорят, будто эти, из Москвы, должны приехать.

— Кто еще?

— Ну, эти — из Союза польских патриотов.

— Вы с ума сошли? Сколько их всего-то? Неужели им все передадут?

— Да что передавать-то? Склад давно пуст.

— Будет пуст, когда все на базар перетаскали.

Начались бесконечные взаимные попреки, вспоминались все обиды. И крепдешиновое платье с хризантемами, которое Лужняк отдал Владе, и туфли крокодиловой кожи, которые исчезли неведомо куда, и ящик ананасов, который как сквозь землю провалился. Никто уже не стеснялся, женщины чуть не дрались, не обращая внимания на то, что в комнатах полно было «непосвященных» — поляков и полек, пришедших из города за разъяснениями. Выбалтывали все, что до сих пор хранили в секрете, не желая выносить сор из избы.