Ванда Василевская - Реки горят

— Как это, отмежеваться! — удивилась Ядвига. — При чем же тут мы? Что у нас с этим общего?

— Разумеется, ничего, дитя мое. Но ведь надо, чтобы это было ясно для всех. Правда? — обратилась она к Шуваре.

— Надо послать телеграмму в Москву, в газету «Свободная Польша», — согласился тот.

— От кого?

— От нас всех. Но газета газетой, а где же этот Союз польских патриотов? Что он делает? Довольно уже уполномоченным посольства пакостить, хватит с нас всего этого! Кажется, пора нам самим взяться за работу среди поляков.

— Ну вот видите? — обрадовалась Роек. — Я так сразу и сказала: слава, мол, богу! А то что это? Ни богу свечка ни черту кочерга — вроде и союзники, вроде и дипломатические отношения — и что? Мало они тут напакостили!.. Ну-ка, пишите телеграмму.

— Совсем уж хотите на большевистское попечение перейти, — вздохнула «полковница».

Госпожа Роек всплеснула руками.

— А до сих пор кто обо мне попечение имел? Кто меня кормил, кто меня одевал?

— Одевали-то вас не так чтоб очень роскошно.

— Что у самих было, в то и одевали! Я к шелкам не привыкла, да в свинарнике они и не нужны. А кто мне дал крышу над головой? Да и вам-то, много вам те дали? Если бы не Павел Алексеевич, что с вами было бы? Вот вы здесь на даровых хлебах сидите, а попрекнул вас кто-нибудь хоть словом?

— Я человек больной, — с достоинством возразила Жулавская.

— А больной, так почему вас эти польские уполномоченные не лечили? Небось здесь чуть не каждый день в амбулаторию бегаете! Руки у вас здоровые, могли бы работать, кабы охота была… Но не в этом дело… Кто-кто, а я о посольских заботах плакать не стану! Боком эти заботы людям выходили… Советские паспорта запрещали брать, в спекуляцию людей втягивали, а то и похуже. Не один, кто их слушался, в тюрьму за это попал, да еще мучеником и национальным героем себя считает, болван! От работы людей отбили, паразитов, нищих из них сделали, которые только и ждут, не перепадет ли им что с барского стола. Сколько солдат из-за них пропадает — кому нужны всякие эти Багдады, куда их отправили? Нет уж, и не говорите мне о них, об этих наших лондонских заступниках! Ну, что ж вы? — обратилась госпожа Роек к Шуваре. — Пишите телеграмму, вот вам бумага.

Первой подписалась Роек, за ней другие.

— А вы? — обратилась она к «полковнице».

— Я? Вы хотите, чтобы я тоже подписала?

— Не хотите, не надо. Вольному воля.

Но та направилась к столу:

— Почему же нет! Могу подписать. Хуже мне от этого не будет.

— Смотрите! Господин Малевский вас в Польшу за это не впустит, — пошутил Владек.

Она смерила его холодным взглядом:

— При чем тут Малевский? Я еще, слава богу, ему не подчинена.

Она подписала, тщательно выводя буквы.

«Малевский… — думала она, — такой же мошенник, как другие! Чем он помог, что посоветовал? И вообще… Таким притворялся осведомленным, такие всегда у него были новости, прямо из первоисточника, а оказалось, все одно вранье и хвастовство». Она вспомнила, чего он только не наговорил ей о готовящемся казахском восстании! Между тем ничего такого не произошло. Соседний колхоз успел за эти дни устроить праздник в честь Героя Советского Союза — казаха, уроженца этой деревни. Никто и не думал брать ножи в зубы, никому и не снилось нападать на большевиков. Зря она тогда не спала столько ночей, ожидая, что вот-вот раздадутся дикие крики, взовьется пламя. А Малевскому что? Поговорил вдосталь, напугал ее и исчез. Да и остальные его предсказания… Утверждал же он, что гитлеровцы со дня на день форсируют Волгу, а они не только ее не перешли, но вся их армия позорно погибла под Сталинградом. Рассчитывал на японцев, которые якобы вот-вот перейдут границу, а японцы что-то и не шевелятся. Обещал, что сюда войдут англичане, а англичане и не думали входить. Нет, она еще раз убедилась, что верить никому нельзя. А теперь и совсем неизвестно, что будет. Конечно, здесь не рай, в этом совхозе, она привыкла к другой жизни. Но как-то жить все же и здесь можно. Да и здешние люди, с которыми ее свела судьба, оказались в сущности гораздо порядочнее, чем все другие. Лучше не порывать с ними. И какое значение имеет эта телеграмма? Бумажка, только и всего. Вряд ли за нее придется отвечать. И, наконец, на кого ей рассчитывать, если это посольство и раньше не отвечало ни на одно ее письмо, а теперь и вовсе убирается за границу?

Мужчины вечером долго сидели у Павла Алексеевича. И здесь единодушно пришли к выводу, что так лучше.

— Жаль только, что таким свинством кончилось, мерзким свинством, — сказал Павел Алексеевич.

— А чем же должно было кончиться? — удивился Шувара. — Мало ли было этого свинства с самого начала? Одно только — что не постеснялись выступить так открыто заодно с немцами… Ну что ж, вспомнились им старые времена…

— Какие еще старые времена? — удивился Марцысь.

— Так говорится. Старые не старые — времена Бека.

— Одно ясно, — заметил в заключение разговора Павел Алексеевич, — начинается что-то новое. И чует моя душа, что у меня в совхозе долго вас не оставят. Уж это наверняка.

— И настоящая польская армия теперь, наконец, будет, правда? — допытывался Владек.

— Ну а как же! Разве ты не читал в газете? В первом же номере писали!

В эту ночь никто не мог спать. Изумительно, как быстро развертывались события, которые могут изменить всю жизнь до основания!

Ядвига вышла во двор. Марцысь стоял, опершись о палисадник, и смотрел куда-то вдаль, в густую тьму. Бархатная глубина казалась еще чернее на фоне неба, пылающего крупными звездами. Теплые дуновения доносились с гор. Еще только конец апреля, но здесь это уже не весна, а цветущее лето.

Ядвига встала у забора рядом с Марцысем.

— Как вы думаете, ответят нам на телеграмму? — задумчиво спросил он.

— Наверно, ответят, ведь теперь люди понадобятся. Теперь и ты пойдешь в армию… В новую армию, которую сейчас создадут… А помнишь, как мы тогда узнали, что те уходят в Иран?

— Уже год прошел.

— Тюльпаны тогда цвели… Год! А кажется, так давно, так давно это было… И вот все начинается сызнова.

— Тогда немцы шли на Кавказ…

— А теперь наши идут на Украину.

— Вы думаете, война может окончиться в этом году?

Ядвига тихо засмеялась.

— Откуда же я могу знать? Помнишь, в сорок втором, весной, мы ведь думали, что это последняя военная весна…

— Когда шли на Харьков?

— Ну да…

— Только теперь уже другое дело, после Сталинграда.

— Конечно, другое.

С минуту они помолчали задумавшись. В траве звенели цикады.

— Марцысь, а помнишь песенку, которую ты пел тогда на вечеринке? Песенку о тюльпанах?

— Ах, эта… Я как-то слышал ее от горцев на экскурсии в Татры. Только мое пение…

— Нет, нет, спой. Только так, потихоньку, я хочу вспомнить.