Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

– О, молодой друг, вы меня успокоили! Я совсем забыл, куда их отправил. Да, да, директор уже несколько раз спрашивал об этих декорациях. Теперь я доложу ему, и мне, действительно, нечего волноваться.

Когда Сергей вернулся в общежитие, в комнате всё ещё стоял запах кофе. Он приоткрыл створку окна и лёг на кушетку, которая заменяла ему кровать. Стал мысленно прокручивать весь разговор в кабинете Коха. Что привело гестапо в театр? Чем объяснить их поиски именно здесь? И почему предъявляют для опознания фотографии?

На все вопросы можно найти более-менее подходящие ответы. Коллектив театра в городе новый, здесь вполне могли оказаться подозрительные люди. Но поскольку предъявляют фотографии для опознания, значит, никого конкретно не подозревают из их труппы, просто прощупывают. А Витька-прыщавый его пока не узнал. Пока…

Он бы тоже не узнал его так скоро, если бы не примечательные жёлтые глаза с прищуром и красные прыщи, которые никогда не сходили с лица. Витька и в детстве был таким ехидиной. В классе его так и называли: Витька-прыщавый.

Это был пятый класс «б» в школе небольшого подмосковного городка. Тринадцать девочек и одиннадцать мальчишек. Ребята любили бегать на Истру, рыбачили до самых холодов. Не ходил с ними только Витька. Он пришёл в класс в середине сентября, чуть запоздав к началу учебного года. Однажды мальчишки позвали новенького с собой, но он, прищурив жёлтые кошачьи глаза, ехидно сказал:

– Только дураки сидят по нескольку часов с удочкой.

– Сам дурак! – крикнул кто-то из ребят. – Прыщавый!

Так за ним и закрепилась кличка. Витька обиделся и всех сторонился, лишь иногда отпускал в чей-нибудь адрес ехидные замечания. Когда он исчез, не доучившись одной четверти, никто поначалу и не заметил. Лишь перед экзаменами кто-то вспомнил:

– А где прыщавый?

Неделя прошла относительно спокойно. Сергей удвоил рвение к делу, чем очень порадовал Григория Николаевича. В эти дни его путь был короток: из общежития в театр и обратно. Изредка выходил из дома, чтобы купить еды. Он убедился, что слежки нет. Однако Гух (или Рух?) его беспокоил. Спросить у Коха о нём напрямую нельзя: всякий интерес к работникам гестапо чреват непредвиденными последствиями. А больше и спросить-то не у кого. Только Кох может что-нибудь знать о нём, хотя бы фамилию. Задать ему такой вопрос – даже Кох удивится интересу к гестаповскому переводчику. Значит, надо, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Там(!) должны узнать о внезапно появившейся угрозе и могут кое-что выяснить. Бездействовать больше нельзя.

Сергей посмотрел на часы: до спектакля достаточно времени, он вполне успеет. После внезапного похолодания, длившегося несколько дней, установилась прекрасная погода, которая так характерна в этих местах при переходе от лета к осени. Только сейчас, при мягком солнечном свете, и рисовать на натуре.

Он быстро накинул пиджак, взял папку с листами бумаги, карандаши. По бульвару шёл медленно, словно прогуливаясь. Патруль уже сняли, но кое-где остались усиленные посты. Раза два пришлось предъявлять документы.

Наконец он свернул к церквушке и пошёл к кладбищу. Поднявшись по дорожке, свернул на боковую аллею и скоро, присев на камень, стал наносить на лист контуры мраморного надгробия. Как пригодилась его склонность к рисованию! Сделанные им наброски, возможно, и не свидетельствовали о таланте, но неопытному глазу могли показаться достаточно профессиональными. Рисуя, Сергей незаметно огляделся: нет, слежки не было, но всё же надо быть предельно осторожным.

С тропинки свернул старик, опиравшийся на палку. Он тяжело ступал на больную ногу и шёл очень медленно. Сергей сидел к нему боком, видел его, ждал, когда старик приблизится. Тот приостановился, словно рассматривая рисунок из-за плеча художника.

– Здравствуй, Петрович, – сказал художник, не оборачиваясь.

– Наконец-то, – недовольно отозвался старик. – А то совсем запропал.

– Сам понимаешь, проверки после бомбёжки, пришлось обождать. Гитлеровцы устроили допрос. Скажи мне: на Почтовом всё спокойно?

– Спокойно. Два дня назад старика издали видел. Вчера специально прошёл мимо дома – порядок.

– Вот что, Петрович. Сюда мне не с руки являться. Встретимся через два дня в шашлычной, которую открыли в бывшей пельменной. И вообще, возьми себе за правило захаживать в шашлычную, ну, скажем, по понедельникам в обед.

– Ладно. Только вот что: сапожник с рынка пропал.

– Как пропал?

– А вот так. Проходил я мимо мастерской на следующий день после бомбёжки, дверь забита.

– Это плохо, Петрович.

– Да уж хуже некуда. Одна бабка сказала, будто забрали его в гестапо. Так что думай, как быть. В понедельник приду в шашлычную.

Не дождавшись никаких известий ни от Зигфрида, ни от Морозова, Панов, посоветовавшись с центром, предложил операцию под названием «Дас Фенстер» – окно. Её подготовили буквально за несколько часов: медлить было нельзя, и так упущено столько дней, тяжких дней неизвестности. У всех в головах одни вопросы без ответов. Что с Морозовым и Анной? Не раскрыта ли явочная квартира Петровича? Жив ли Зигфрид? Не попал ли в руки гестапо? Радиоперехват немецкой шифровки давал какую-то надежду, но слишком хрупкую, чтобы можно было ещё выжидать.

Ночью через линию фронта переправили радиста партизанского отряда с группой стрелков. Он включил передатчик, и в эфир полетела шифровка от имени Зигфрида.

Начальник абвергруппы № 101 майор Файст, насквозь пропитанный духом инструкций и чрезвычайно педантичный, на ночь передал дела помощнику, который был его полной противоположностью. Этот оригинал отличался некоторой экстравагантностью. Шумный, выносливый, он мог в течение нескольких минут выпить бутылку шампанского, а то и две, и бодрствовать всю ночь. Не слишком ревностный служака, не фанатик, он любил жить широко и весело. Прибыв к Файсту из Берлина, и представился оригинально: «Полковник Пушкин». Конечно, он не полковник и тем более не Пушкин. Кто скрывался под этим псевдонимом, в группе не знали, но поговаривали, что это сын русского эмигранта, бывшего царского офицера.