Идиля Дедусенко - В «игру» вступает дублер

– Может быть, случилось что-нибудь, когда он передавал письмо Гуку? – предположил Панов.

– Не исключено, – отозвался Игнатов.

– Так и радистка молчит! – вскинулся Кондратьев. – Владеет рацией, умеет шифровать. Могла бы и сообщить, что там.

– Значит, не может, – сказал Игнатов. – По-видимому, всё дело в ней.

– Может, мне сбегать? – втиснулся с предложением Чернов.

– Куда?! – чуть не закричал Кондратьев.

– Но надо же что-то делать. Я виноват. Нужно было дождаться результата, а потом уже возвращаться. – Николай понуро опустил голову.

– Не казнись, ты действовал по приказу, – Игнатов положил ему руку на плечо.

– Довольно ненужных дебатов, – сказал Панов. – Завтра наши войска пойдут в наступление. Мы получили задание: включить в состав передового отряда под командованием капитана Малышева своих людей. Надо осуществить внезапный налёт на тюрьму гестапо до подхода основных частей и предотвратить разрушение города. Знаете, как немцы действуют: заминируют и взорвут что только успеют. Поедете все трое. Как ваша рука, Валентин?

– Зажила, товарищ генерал.

– Первыми идёте. Вот и узнаете всё о Зигфриде, Анне, Петровиче. Это вам задание от меня лично.

Рано утром первого января 1943 года Игнатов, Кондратьев и Чернов уже были в расположении передового отряда наступающей части. Но прошло ещё десять дней, прежде чем отряду удалось ворваться в город. 11 января в пять часов утра на улицах загремели выстрелы. Патриоты, ожидавшие прихода частей Советской Армии, жители, которые посмелее, высыпали из домов, стали ловить поджигателей, спасая здания от разрушения. Кондратьев взялся руководить спасательными работами.

Игнатов и Чернов с группой бойцов кинулись к внутренней тюрьме эйнзатцкоманды. Охраны уже нигде не было. Игнатов приостановился, поражённый догадкой, но потом бросился вслед за Николаем. Все камеры оказались пустыми.

– Опоздали! – в сердцах крикнул Чернов.

«Опоздали», – с горечью подумал Игнатов. Слишком долго передовой отряд не мог пробиться в город. Немцы создали такую полосу огня на подступах, которую столь малыми силами трудно было преодолеть. А для того, чтобы уничтожить узников, им, возможно, хватило одной ночи.

– К Петровичу! – скомандовал Игнатов.

Только их крытая брезентом полуторка отъехала от ворот тюрьмы, как оказалась под пулемётным обстрелом. Две пули пробили ветровое стекло, но, по счастью, никого не задели. Шофёр, уворачиваясь от огня, смял изгородь у соседнего дома и остановился. Из дома выскочил молоденький лейтенант и стал объяснять, что уже с полчаса ведёт бой с немецкими подрывниками, засевшими в здании напротив.

– Вон там! – указал рукой лейтенант. – У них рация.

Пришлось ввязаться в бой. Перестрелка шла, пока не подоспели танкисты. Они уничтожили пулемётное гнездо врага. Ехать дальше уже ничто не мешало.

Чернов издали увидел дымок над халупой Петровича и закричал:

– Жив старина, жив!

– Остановись здесь, – сказал Игнатов водителю.

Петрович появился на пороге без шапки, только в полушубке, наскоро наброшенном на плечи. Он заметно осунулся, будто усох, но стоял с таким видом, словно ему была безразлична стрельба на улицах и никакая пуля не посмеет его задеть. Игнатов и Чернов побежали к избёнке. Они обнимали, тискали старика, а он стоял, безвольно опустив руки, по его морщинистым щекам медленно сползали слёзы и стекали в седую взлохмаченную бороду. Наконец Петрович обрёл дар речи и стал причитать:

– Сынки…сынки мои…Живы! Сынки…

– Отец, ты чего нас на морозе держишь? – весело возмутился Николай.

– Заходите, заходите, милости прошу. Чего я в самом деле… Намёрзлись поди. Заходите, у меня чай готов.

– Ну, ты даёшь! – изумился Чернов. – Кругом бой, а у тебя – чай!

– Бой чаю не помеха.

Чернов и Игнатов весело ввалились в комнату, где на печи тоненько попевал чайник. Николай глянул в сторону тайного убежища, хотел спросить:

– А где…

– Тише, – остановил Петрович, – тише… Спит он.

Игнатов и Чернов переглянулись: вот такого они не ожидали – в городе бой, а Зигфрид спит! Петрович приложил палец к губам, тихонько сказал:

– Заболел он так, я его еле выходил.

– Простуда, что ли? – удивился Николай.

– И простуда, и нервное потрясение. Да вы садитесь.

Игнатов и Чернов сели, взяли кружки с чаем, приготовились слушать. Петрович рассказал, как взяли Анну, как пришлось сжечь дом Вагнера, чтобы не обнаружили рацию, как застрелился Гук, как они приготовились спасти Анну и других узников, когда их повезут на расстрел. Фургон почему-то свернул к окопам. Они бежали туда через овраг, через поле, но…опоздали. Когда услышали выстрелы, всё равно бежали, надеясь на чудо. Фургон только отъехал, когда они подбежали к окопам. Видно было, что солдаты кое-как, наскоро присыпали трупы землёй – видать, торопились. Из-под земли, смешанной со снегом, виднелись то кисть руки, то часть ноги, то край одежды…

Зигфрид стоял, как изваяние, и молчал, тупо уставясь в окоп. Петровичу даже показалось, что он умом тронулся. Но вот Зигфрид словно очнулся и стал ходить вдоль окопа. Вдруг он кинулся на землю – оттуда выглядывали кончики светлых волос. Он стал торопливо разгребать землю руками. Василий понял его и начал помогать. Вдвоём они откопали тело Анны, погрузили его на санки. Зигфрид снял свою телогрейку и укрыл ею Анну.

– Простудишься, ветер вон какой, – предостерёг Петрович, – а ей теперь всё равно…

Зигфрид так посмотрел на него, что Петрович умолк на всю дорогу и пошёл рядом с ним за санками, которые тащил Василий. Так и добрались до избушки.

Зигфрид всё надеялся, что Анна только ранена и никак не хотел поверить в её смерть. Сидел и смотрел на неё, пока Петрович с Василием рыли под сосной могилу. Похоронили её уже перед рассветом. Началась метель, а Зигфрид не хотел уходить. Петрович и Василий по очереди выходили к нему, звали в дом, но он стоял, как вкопанный, без телогрейки, без шапки и молчал. Петрович накинул ему на плечи свой полушубок, но напрасно. Когда снова вышел, тот полушубок уже снегом замело у ног Зигфрида, а он ничего не замечал. Только когда совсем рассвело, еле затащили его в дом.

На следующий день весь пылал и всё рвался зачем-то в город, да Петрович не пустил, напомнил, что он своё дело ещё не кончил, надо своих дождаться. А к вечеру Зигфрид совсем слёг, температура так поднялась, что у него начался бред.

– О-о-ох, думал, помрёт он, – вздохнул Петрович, заканчивая рассказ. – Я его травами отпаивал, мёду раздобыл, да Василий откуда-то лекарства немного принёс. Мы вдвоём чуть не силком всыпали ему в рот те порошки да отвары вливали. Долго бредил, метался. А эту ночь первый раз спокойно заснул. Стреляют далеко, ему не слышно, а я и не бужу, пусть поспит, сон тоже как лекарство.