Идиллия Дедусенко - В «игру» вступает дублер

— Хорошо его знаешь?

— А как же! Жена у него померла, так он, считай, каждый день приходил на кладбище. Бывало, и ко мне зайдёт. Посидим, поговорим о том, о сём. Ну, конечно, больше о жене да о сыне. Сын-то на фронте. Да-а, доктор ходил всё… А это уж месяца два не показывался. Спасти его надо непременно! Та-а-ак, а что я тебе говорил? Ивана Ивановича-то в списочке нет.

— Что станем делать?

— Что делать, что делать… Ты своё уже сделал. Об остальном я позабочусь. Всех предупрежу, не беспокойся.

— Ты только осторожнее, не попадись.

— Не бойся, не поймают. Не бабочка, не стрекоза какая.

Со стороны каморки раздался условный стук.

— Николай, — благодушно протянул Петрович. — Видать, выспался. И то сказать, чуть не десять часов проспал. Выпусти его, а я сяду к окошку, присмотрю, не наведался бы кто. Бережёного бог бережёт.

Через минуту Николай и Зигфрид уже обнимались.

— Ну, как добрался? Сложно пройти?

— А я везучий, — засмеялся Чернов. — Письмо читал уже?

— Петрович томит, никак не даёт.

— Успеешь ещё, — проворчал Петрович, доставая письмо матери Гуку. — Быстрота нужна при ловле блох, а тут дело серьёзное. Да-а, раньше сроду бы чужого письма не прочитал.

— Что делать, отец, такая у нас работа. Обязаны знать текст.

Зигфрид сел к лампе и начал читать вслух: «Дорогой мой сыночек Витя! Вчера я видела ужасный сон. Будто ты, сыночек, совсем маленький, бежишь, бежишь по двору и прыгаешь в колодец. Помнишь тот колодец, что был у бабушки во дворе? Ты ещё уронил в него мячик. Вот туда ты и прыгнул. На тебе был матросский костюмчик, тот самый, который я купила тебе к первомайскому празднику. В посёлок привезли всего два таких, и я так радовалась, что один сумела взять для тебя.

И вот ты прыгнул в колодец. Не пожалел ни нового костюмчика, ни себя, ни маму. Я закричала, подбежала к колодцу, смотрю, а он пустой. Ни тебя, сыночек, ни воды, только одна чернота.

Может, это потому мне приснилось, Витенька, что до вчерашнего дня не спала я четыре ночи. Мне такое известие о тебе принесли, что пострашнее пустого колодца будет. Я думала, не переживу, с ума сойду. Верить не хотела, да такие люди сказали, что не верить нельзя. Они же, эти люди, сказали, что могу передать тебе весточку, если хочу. А как не хотеть? Месяц назад пришла похоронка на отца твоего. Нет у тебя больше папы, а у меня мужа, верного, дорогого. И бабушка твоя ещё в июле умерла. Осталась я одна. Только тем и жила: вот-вот ты объявишься, пришлёшь письмо. Мало ли бывает, что человек без вести пропал, а потом объявляется.

И вот ты нашёлся, наконец, сыночек. Нашёлся, а я не знаю, что мне делать: то ли руки на себя наложить со стыда и горя, то ли уж сидеть да ждать смерти, которая, видать, не за горами. Да спасибо, сыночек, люди эти надоумили написать: может, ещё спасём тебя, и вернёшься ты ко мне, мой единственный.

Если ты наказания боишься, то я тебе скажу: за всякую вину отвечать надо. А уж у тебя такая, что не знаю, чем её и искупить. Ты возвращайся, сыночек, будем искупать твою вину вместе. Я ведь тоже виновата, что родила и воспитала тебя таким. Но я тебя, Витенька, всё равно люблю больше жизни, потому что ты — плоть моя, мука моя, боль сердечная. А иначе мне только и остаётся, что головой в колодец, где одна чернота. Твоя мама».

— Хорошая, видать, женщина, — сказал Петрович, когда Зигфрид умолк. — Да не чурбан же он, чтобы на такие слова не отозваться!

— Посмотрим, посмотрим, — задумчиво сказал Зигфрид. — Коля, ты когда обратно?

— Завтра же. Надо торопиться, теперь мы от вас далековато. Когда передашь письмо?

— Думаю, завтра-послезавтра. Как удастся.

Зигфрид рассказал о слежке, сообщил о несколько странном поведении Шкловского, которое можно расценивать как вербовку, просил совета центра. Чернов, в свою очередь, сказал ему о распоряжении центра готовиться вместе с Анной к работе в новых условиях, передал просьбу Панова в связи с этим проявлять крайнюю осторожность. Зигфрид пообещал. Он подумал: судьба сама связала его с Анной и делом и, кажется, чувством.

— Если пойти на дальнейшее сближение со Шкловским, то не знаю, как быть с Анной, — размышлял вслух Зигфрид, — ведь он её знает и из поля зрения не упустит. Оказаться вместе со мной на другой территории она просто так не может.

— А ты женись! — весело посоветовал Николай. — Куда твой Шкловский тогда денется!

— Гениальная идея! — так же весело подхватил Зигфрид. — Но, увы, у меня нет приличного костюма для свадьбы. И чем может прельстить девушку ничем не выдающийся помощник художника театра, который, кажется, вот-вот останется без работы?

— С чего это ты останешься безработным?

— Ну как же, сам говоришь, что наша армия начала наступление и довольно быстро продвигается на запад. В такой ситуации даже Кох вряд ли сумеет удержать труппу, вот и придётся мне искать работу.

— Ну и что? — прервал находчивый Николай. — Пойдёшь в эти, как их, коммивояжёры! Будешь ходить по домам, предлагать услуги какой-нибудь фирмы. У них это запросто.

— Тебе бы, Коля, в большом кабинете сидеть, а не таскать сведения через линию фронта, — пошутил Зигфрид.

— Не-ет, кабинет — это не по мне, — отмахнулся Николай.

— Ну, давай прощаться, мне пора, — сказал Зигфрид, и они обнялись.

Зигфрид решил отнести письмо Гуку на квартиру. Лучше всего рано утром, когда люди ещё только просыпаются и начинают собираться на службу или по другим делам, — меньше вероятности засветиться. Действительно, в подъезде и на лестничной площадке было пустынно. Гук, открыв дверь, удивлённо прищурился. Зигфрид знаком показал, чтобы он его впустил. Гук нехотя посторонился и сказал:

— Вы что, с ума сошли? Вас могли увидеть.

— Риск — благородное дело, — отшутился Зигфрид. — А у нас оно, к тому же, срочное.

— Я сказал всё, что знал! — резко заявил Гук.

— Возможно… Вы, я вижу, собираетесь завтракать. Так не дадите ли чашечку кофе?

Гук, всё ещё недовольно поглядывая на Ларского, налил ему кофе, придвинул бутерброды, фрукты.

— О-о-о, свежие яблоки среди зимы, — отметил Зигфрид. — Опять икра… Я думал, вы это только по торжественным случаям употребляете.

— Я привык к удовольствиям и в будни, не только в праздники, — небрежно кинул Гук, усаживаясь за стол напротив.

— Вы так говорите об удовольствиях, словно кроме них в жизни больше ничего и нет.

— А это у кого как! — с вызовом сказал Гук. — Для меня лично жизнь только тогда представляет интерес, когда она состоит из сплошных удовольствий. А вы притворяетесь, что вам нужна другая! Просто не умеете себе устроить то, что умею я.

— Ну, это старая песня…

Спокойствие Зигфрида раздражало Гука, но он сообразил: ранний визит не случаен, а Ларский такой человек, что не угадаешь, чего от него ждать. Заметно нервничая, поторопил: