Алексей Кирносов - Ни дня без победы! Повесть о маршале Говорове

— У нас такой есть, — улыбнулся Будилович. — Говоров.

— Молодой такой? Помню, — кивнул надчив. — Странно: юный, малоопытный, из белых офицеров… И вдруг такое доверие с вашей стороны. Охарактеризуйте мне его вкратце: как он себя проявляет?

Тщательно обдумав слова, Будилович ответил:

— Дело знает. Воюет по совести. В обучение бойцов вкладывает душу. Энергичный молодой человек. Взгляды здоровые и современные. Производит впечатление человека честного и убеждённого в правоте нашего дела.

— Как к нему относятся красноармейцы? Старого не поминают?

— У нас есть солдаты, которых он вывел от Колчака, — напомнил Будилович. — Говорят, ничего плохого о Говорове вспомнить нельзя. Бойцы его безусловно уважают. Хоть и молчалив он, я бы сказал, чрезмерно. Словом, надёжный комдив. Я ему верю.

Блюхер рассмеялся:

— Идеальный образ нарисовали, Василий Арсеньевич! А недостатки? Людей без недостатков не бывает.

Подумав, Будилович ответил начдиву:

— Есть недостаток. Выражается в застенчивости.

— В бою не проявляется?

— Нет, в боевых условиях застенчивость пропадает.

— Тогда согласен, — решил начдив. — Назначайте Говорова.

О позиции врага Леонид Александрович знал всё, что можно рассмотреть издали в полевой бинокль. Узнав о назначении его командиром особого артдивизиона, понял, что этого мало, и, одевшись в белый халат, выполз с биноклем на самый берег Васюгана. Он изучил сделанные изо льда и земли укрепления. Различил позиции орудий и пулемётов, осмотрел их на своём плане местности. Крестиками обозначил офицерские блиндажи. Разглядывая вражескую оборону почти в упор, стал обдумывать план боя.

Его задача — обеспечить дорогу пехоте, то есть подавить огневые точки врага и разметать огнём орудий все преграды. А преград много. Крутой берег реки облит водой, превращён в гладкий каток. Вскарабкаться наверх не сумела бы даже кошка. Если бойцам придётся вырубать во льду ступени, всех перекосят из нацеленных на береговой склон пулемётов. Противник не проявляет особой тревоги. Прочные блиндажи укрыли его от пуль. Сидят себе колчаковцы на крепком рубеже, спокойно покуривают японский табак и постреливают не торопясь из орудий и пулемётов иностранного производства…

— Не долго тебе сохранять спокойствие, — сказал Леонид Александрович противоположному берегу.

Обдумав в общих чертах свой план, он уложил бинокль в футляр и пополз обратно. До самой ночи чертил план расстановки орудий.

В темноте бойцы особого дивизиона расставили орудия на местности по указаниям своего командира. Лёгкие пушки, предназначенные для подавления живой силы врага, замаскировали за бугорками и кустиками поблизости от реки. Тяжёлые мортиры и гаубицы, из которых Говоров намеревался стрелять по укреплениям, поставили подальше. Разработана была система сигналов, да ещё был назначен связной к каждому орудию, чтобы связь между командирами дивизиона и командирами орудий была постоянной и мгновенной. Каждому орудию Говоров указал определённый сектор обстрела.

— И чтоб никуда в другие места не палить! — приказал он командирам на последнем совещании перед боем. — Знайте вашу цель, поражайте её и о других целях не волнуйтесь: их поразят другие товарищи. Мортирная батарея во всё время артподготовки будет долбить лёд, на который противник, как я полагаю, надеется больше даже, чем на колючую проволоку. Если нет вопросов, расходитесь на позиции.

Когда взошло солнце, наш берег выглядел так же, как и вчера — все орудия были прикрыты брустверами и замаскированы. Противнику не пришло в голову побеспокоиться. Белые проснулись, заварили чаю и стали пить его, заедая американскими галетами. И вдруг на головы посыпались тяжёлые снаряды. Тугая, раздирающая барабанные перепонки волна ударила в уши. Воздух стал плотным, наполнился гулом, свистом и треском. Фонтаны земли, камни и обломки брёвен взлетали в небо. Постепенно противоположный берег Васюгана из белого становился чёрным. В бинокль было видно, что почти ничего не осталось от ледяного катка. И ещё было видно в бинокль, как стремительно выскакивают из окопов и землянок вражеские солдаты. Пригнувшись, бегут прочь. Офицеры тоже пригибаются к земле, но орут и размахивают пистолетами, пытаясь остановить солдат. Кое-где им удалось задержать толпу. Солдаты опомнились, стали поворачивать к окопам, ложились, ползли. Нельзя было давать им опомниться, закрепиться.

Говоров подал сигнал лёгким орудиям:

— Вторая батарея, шрапнельным, огонь!

Захлопали на том берегу белые разрывы шрапнельных снарядов, начинённых пулями. Уже никакие лютые начальники не могли остановить вражеских солдат, — офицеры сами помчались прочь от берега, от убийственно прицельного огня красных пушек.

Мортиры ещё раз прокатили огневой вал по окопам и блиндажам. И тогда пехота пошла в атаку. Бойцы легко взобрались по вскопанному снарядами снегу. Их встретил жиденький огонь последних отчаянных колчаковцев, тут же сметённых с дороги.

Наступление возобновилось.

В Красной Армии тогда не было техники. И людей, и грузы, и орудия, и провиант вытаскивали на себе лошади. Шагала вперёд пехота. Крепкие мохнатые и невысокие сибирские лошадки тянули пушки и повозки со снарядами. Командиры ехали верхом рядом со своими батареями.

Будилович, начальник артиллерии, подъехал на своей гнедой к серому коню Говорова, пошёл с ним стремя в стремя.

— В «снежную крепость» играл в детстве? — спросил Будилович.

— Ещё как! — улыбнулся Говоров, вспоминая.

…Елабуга представилась опрятным, очень милым с виду городком. Вспоминавшиеся люди тоже были милыми и приятными. Всплыли в памяти снежные крепости, которые возводили мальчишки. Устраивали войну и разрушали эти крепости с громадным удовольствием.

— Наступление у меня получалось всегда лучше, чем оборона, — сказал он. — Правда, долго играть не пришлось, две-три зимы. Потом, когда стал зарабатывать репетиторством, времени на «снежные крепости» и прочее баловство уже не оставалось.

— Вот и мне детство припомнилось, — произнёс Будилович.

— Детство не во всех своих сторонах прекрасно, — сказал Говоров. — Иногда взрослеть трудно. Взрослеть надо по-умному.

И этому человека надо учить: взрослеть умно.

— Где учителей наберёшь? — усмехнулся Будилович.

— За то, наверное, и воюем, и лихо всякое терпим, — вслух подумал Говоров, — чтобы не только хлеба и мануфактуры хватало человечеству, но и учителей тоже. Знаете, Василий Арсеньевич… Люблю я перед сном помечтать о будущем, — открылся он Будиловичу.

— О своём?

— О своём мечтать опасаюсь, — засмеялся Говоров. — Вот о всеобщем — пожалуйста. Его я детально продумываю, будто роман в голове сочиняю. Представляются мне разумно устроенные времена. Рождается человек, и ему в метрику вписывают: мамаша такая-то, папаша такой-то. Учитель — такой-то. До самой зрелости этот учитель при нём. Учит правильно ходить, говорить, дышать, кушать, правильно относиться к людям, зверям, вещам, природе. Следит за его чтением и физическим развитием. Помогает решить мучительные вопросы жизни… Откуда же при таком устройстве взяться злобе, жадности, воровству, зависти, убийству и другой пакости? О такой России мечтаю. За неё воюю. Пусть самая жестокая война будет у мальчишек — в «снежную крепость».