Георгий Жуков - Один МИГ из тысячи

— А где же Кузьма Егорыч? — спросил он, когда кончились крепкие и грубоватые объятия, выкрики, похлопывание по плечам — все эти неуклюжие знаки внимания, которыми обычно знаменуется встреча людей, связанных хорошей мужской дружбой. — Кузьма Егорыч где?..

И сразу же люди насупились, примолкли, и Покрышкин все понял.

С того дня как Селиверстов похоронил в далекой теперь Фрунзовке их общего друга Дьяченко, он не находил себе места на земле; когда же Кузьма поднимался в воздух, его самолет сразу узнавали по стремительности и дерзости маневра. Он бросался без оглядки, на немецкие самолеты, не задумываясь о соотношении сил, и дрался со столь неистовой и ошеломляющей яростью, что даже Валя Фигичев, его ближайший друг и такой же бесстрашный летчик, недоуменно пожимал плечами.

Уже сто пятьдесят боевых вылетов провел Селиверстов и сбил одиннадцать самолетов — по тем временам это был огромный счет. Друзья говорили ему: «Не психуй! Побереги себя хоть немного». Кузьма Егорыч сухо отвечал: «А Дьяченко берегся?» И в очередном бою опять устремлялся в самую гущу немецких самолетов, не заботясь, прикрыт ли его самолет сзади.

И вот 15 октября Селиверстов вылетел в полет, которому суждено было стать последним; он искал старшего лейтенанта Ивачева и сержанта Деньгуба, которые накануне пропали без вести. Ивачев был другом Кузьмы Егорыча. Этот тридцатилетний летчик, спокойный и умный татарин, по праву считался одним из лучших истребителей. Особую популярность в полку он приобрел после памятного дня 23 июля, когда десятка «МИГов» трижды прорывалась сквозь ураганный зенитный огонь к аэродрому в Бельцах, расстреливая в упор немецкие самолеты, стоявшие на земле. Тогда, после гибели Соколова, учителя Покрышкина, он возглавил группу и блестяще завершил начатую операцию. Сержант Деньгуб, приятель Андрея Труда, еще совсем молодой пилот, шел ведомым у Ивачева. Они должны были произвести разведку и не вернулись.

— Найду, — хмуро сказал Кузьма Егорович. — Хоть след их разыщу!

И он ушел в полет. Ушел один, на стареньком курносом «ишаке», — все «МИГи» были в ремонте. Шел — и тоже не вернулся. Только на другой день 8 полк позвонили из пехотной части и рассказали, что произошло. Над передним краем большая группа «мессершмиттов» насела на два советских истребителя устарелой конструкции. В этот момент на горизонте появился «И-16». С ревом он пронесся над землей и стал набирать высоту, спеша на выручку товарищам.

Фашистов было много, и самолеты их по качеству превосходили советские. Геройская, но безнадежная схватка продолжалась долгих двадцать минут, и пехотинцы следили за ней, с болью сознавая свое бессилие чем-либо помочь своим истребителям. Сначала загорелся один советский самолет, потом второй, а на исходе двадцатой минуты упал «И-16», сопротивлявшийся дольше всех.

Бойцы бросились к нему. Летчик был мертв. Из документов пехотинцы узнали его имя. Это был Кузьма Егорович Селиверстов. Командир 55-го полка примчался в своей легковой машине на передний край, бережно положил на сиденье мертвого комэска и привез его в Султан-Салы.

— Мы похоронили его здесь, у церкви, — сказал Фигичев Саше, — ровно двести метров строго на северо-восток... Если немцы и сюда прорвутся, они сравняют могилу. А нам над нею после войны памятник ставить. Ну и вот... Засекли ориентир.

Покрышкин тяжелой, медленной походкой побрел к церкви. У невысокого свежего холмика, аккуратно обложенного порыжевшим дерном, стояла скамеечка, сколоченная из неструганых досок. Грузно опустившись на нее, Саша машинально поправил повязку на лбу и долго глядел сухим, воспаленным глазом на холмик.

Свистел холодный октябрьский ветер. Грязные, клочковатые космы облаков цеплялись за крест колокольни. Чешуйчатая рябь покрывала широкие мутные лужи, — опоенная дождями донская земля не принимала больше влаги, и люди, как благодеяния, ждали морозов, которые сковали бы, наконец, раскисшие дороги. Серо, холодно, мрачно...

Саша сидел, сгорбившись, сняв шлем, и ветер трепал его темно-русые мягкие волосы. У него не было своего постоянного угла, полк был его семьей, друзья — самыми близкими на свете людьми. За эти страшные четыре месяца они почти все погибли. Нет Атрашкевича, нет Соколова, нет Дьяченко, а теперь вот и Селиверстова. Только Фигичев один и остался из компании, которая так дружно жила в Бельцах...

Что же дальше? Ясно одно: эта война совсем не похожа на все то, что представляли, себе когда-то Саша и его друзья. Она будет еще долгой, очень долгой. Конечно, все кончится тем, что фашистов прогонят прочь, — в этом Саша был твердо убежден: иначе не стоило бы жить. Но впереди самое трудное: надо найти в себе силы и выдержку для долгой борьбы, выработать умение хладнокровно, без потери самообладания принимать вот такие утраты, как эта, может быть, даже иногда сохранять вид каменного, бесчувственного человека, что бы ни творилось у тебя на душе. Не давать себе никакой поблажки, не жалеть себя, всегда и везде держаться!

И еще: надо, чтобы молодежь быстрее входила в общую семью. Ведь именно ей придется вести решающие бои. И кому, как не Покрышкину, Фигичеву, учить, натаскивать эту молодежь? Разве каких-нибудь несколько лет назад сам Покрышкин не был таким же зеленым юнцом в авиации, хоть лет ему было больше? Сегодня это сержанты, а завтра, быть может, они обставят и тебя самого. Нельзя, ни в коем случае нельзя делить полковую семью на старых и молодых!

И долго еще сидел Саша над могилой друга, как бы советуясь с ним. А вечером пришел к командиру полка и попросил:

— Пока нет активной боевой работы, прикрепите меня к сержантам, хочу кое-чему их еще подучить.

Майор Иванов охотно согласился.

— Возьмите «Ути-4» [1] «Ути-4» - учебно-тренировочный истребитель. и перебирайтесь с молодежью в Зерноград, — сказал командир, — там в мастерских ремонтируют для нас одиннадцать «МИГов». Девять перегоните сюда, а пару оставьте себе — будете выпускать на них сержантов.

Лет за десять до начала войны Зерноград приобрел огромную славу не только в СССР, но и за границей. Здесь, в широких степях Задонья, была создана первая в мире гигантская «фабрика зерна». Советские люди на практике осуществляли идею создания мощных механизированных зерновых хозяйств. Тогда-то и вырос этот поселок — с мастерскими совхоза, с научно-исследовательскими лабораториями, с просторными общежитиями и клубами. Покрышкин не раз видел Зерноград на снимках в журналах, на экране кино, мечтал побывать там, но, конечно, ему и в голову не приходило, что когда-нибудь придется воевать в этих местах.

Теперь в Зернограде разместились работники полевых авиационных мастерских, перебравшиеся сюда из-под Мариуполя. На рыжем, щетинистом и колючем поле был разбит аэродром. Еще неделю назад им пользовалась авиационная школа; теперь он переходил в ведение Покрышкина. В поселке было пустынно и как-то неуютно — совхоз эвакуировался, многие дома были заброшены, и от этого запустения как-то нехорошо было на душе.