Георгий Жуков - Один МИГ из тысячи

Иногда Покрышкин объединял несколько фигур в один комплекс. Так, одним из любимых приемов его была редкая комбинация полупереворота с выходом в боевой разворот. Когда самолет противника атаковал его сзади, а большой разницы в скоростях не было, Покрышкин уходил от огня полупереворотом, оказывался в хвосте у немца, тут же за счет сохранившегося запаса скорости закладывал машину в боевой разворот и набрасывался на врага. Получалось нечто вроде обратной петли Шевиара — начало ее выполнялось вниз, а не вверх. Покрышкин предпочитал эту комбинацию маневров другим, потому что она давала возможность сохранить высоту.

Саша все время помнил, что гитлеровцы пока еще располагают количественным превосходством в воздухе. Поэтому он старательно коллекционировал в памяти случаи, когда наши летчики в групповом бою побеждали противника, располагая меньшими силами. И свой раздел «Групповой воздушный бой» он открыл суворовским лозунгом, осовременив его: «Истребитель! Спрашивай — не сколько противника, а где он! Побеждают не числом, а уменьем!»

Опыт показал, что групповой бой проходит удачно тогда, когда ведущий и ведомый, четко соблюдая строй пары, взаимно выручают друг друга. Воздушный бой следовало всегда вести активно, парализуя волю врага и не давая ему возможности перехватить инициативу. Перебирая в памяти проведенные за эти пятнадцать месяцев бои, Покрышкин все больше и больше склонялся к мысли, что надо прежде всего стремиться зажать противника в клещи. «Клещи вызывают у противника неуверенность в бою, что обеспечивает нападающим победу. Истребители! Чаще применяйте клещи в бою!» — записал он в своем альбоме.

Покрышкин вычертил схемы клещей при разных вариантах боя: когда пара атакует одиночный самолет, когда пара дерется против пары. А рядом опять нарисовал карикатуру: два очеловеченных советских самолета держат рукоятки огромных столярных клещей, зубьями которых зажат «мессершмитт» с вытаращенными от страха глазами.

Немцы также широко использовали метод клещей в групповом бою. Поэтому Покрышкин предусмотрел в своем альбоме и способы ухода из клещей противника и тут же показал, как при этом сразу же перейти в атаку.

Большое преимущество в бою давали различные уловки, которые сам Покрышкин и его товарищи теперь применяли все чаще. Хорошо, например, выйти в атаку со стороны солнца, внезапно вывалиться из облака и спланировать на колонну противника с приглушенным мотором. С умом следовало и выходить из боя — оторваться от противника на большой скорости, нырнуть в облако, сманеврировать ножницами и уйти на бреющем полете, маскируясь под цвет земли. Если у противника подавляющее превосходство в силах, стоит применить старый прием, которым пользовались Покрышкин и его друзья еще там, за Днестром: стать в круг и так, цепко связанным клубком, постепенно оттягивать немцев на свою территорию, в зону сильного зенитного огня...

Уже многие десятки схем, чертежей, рисунков, записей были внесены в альбом, а в памяти всплывали все новые и новые бои, интересные и изумительные случаи. В каждой из этих аккуратных схем жила грубая и суровая правда войны. Саше явственно представлялись хищные контуры немецких самолетов, стремящихся прижать его к земле и убить, надрывный рев перегруженного мотора, резкие удары пушки, навязчивый запах бензина и масла, осушающая мозг и выворачивающая душу сила перегрузки при крутом маневре, и острое, ни с чем не сравнимое ощущение победы, когда ты видишь в ста пятидесяти метрах от себя клубок пламени и космы белого и черного дыма, охватывающего пятнистые плоскости вражеского самолета. Стихия боя не оставляла его!

Но было еще нечто не совсем осознанное и не до конца понятное, что заставляло Покрышкина работать так напряженно. Из самолюбия он не хотел признаваться себе в этом, но определенно с тех пор, как он побывал в санчасти тихого, захолустного БАО, У него появилось горячее стремление сделать что-то необычное и большое, как-то блеснуть. И, черт возьми, теперь ему определенно было бы приятно, если бы вот та сестра улыбнулась ему не из любезности, а от души, сказав что-нибудь такое теплое и уважительное.

Эти переживания были новы и непривычны для Саши, и он сердился на себя, ругаясь втихомолку и ворча: что за мальчишество! В конце концов это совсем несолидно: серьезный летчик, командир эскадрильи, человек с устоявшейся репутацией вдруг начинает вздыхать на луну, словно еще не совсем оперившийся Андрей Труд. Но вот оказалось, что в жизни не всегда можно руководствоваться только голосом рассудка, и Саша все чаше ловил себя на том, что в разгаре работы перед ним вставало знакомое улыбающееся девичье лицо.

Саша сердился, чертыхался, потом звал Труда и угрюмо говорил ему:

— Живем, как медведи! Хоть бы ты подумал насчет досуга летчиков. Танцы организовали бы, что ли. А то ведь молодежь наша скучает...

Труд, изображая на лице высшую степень исполнительности, вкрадчивым голосом отвечал:

— Конечно, хорошо было бы потанцевать. Но где найдешь партнерш?

— Вот еще! — недовольно ворчал Покрышкин. — Разучился искать? Ну, хоть в санчасть сходил бы.

— А ты бы сам сходил, Саша, — возражал Труд. — У тебя внешность авторитетнее...

И вот однажды теплым лунным вечером к Марии, освободившейся от дежурства, подошла Нина и сказала:

— Там тебя твой капитан спрашивает. Такой важный, сердитый...

Она усмехнулась.

— Понимаешь, я иду сегодня с пляжа, а он ко мне. И так это неловко заговаривает, — все на тебя, все на тебя поворачивает: кто, мол, такая эта Мария, откуда она, и все такое прочее... Такой смешной! А сейчас торчит там на лестнице и ждет. Не хочет, чтобы кто-нибудь здесь его видел.

Мария вспыхнула и быстро сбежала по лестнице, ведущей к морю.

Внизу на ступеньке, ссутулившись, сидел Покрышкин. Он рассеянно швырял камешки в черную, усыпанную лунными блестками воду и то и дело поглядывал вверх. Услышав легкий стук каблучков, Саша порывисто встал и сделал несколько шагов навстречу Марии.

— Ну вот, — сказал он грубовато, — я пришел, а ты даже выйти не хочешь?

Мария протянула ему руку.

— Здравствуйте, товарищ капитан.

— Здравствуйте, — ответил он, смутившись. Ведь в самом деле полагается сначала здороваться, а потом уже вести разговор, да тем более на «ты»...

Возникла неловкая пауза. Мария с интересом глядела на широкоплечего, сильного и неловкого летчика. Ей было очень приятно и то, что вот, наконец, он пришел, и то, что он так ревниво расспрашивал о ней Нину. Только одно по-прежнему коробило и как-то нехорошо волновало ее: ведь там, в Новосибирске, на улице Лескова, у него наверняка осталась семья. И какое право имеет она, девчонка, нарушать чье-то устоявшееся, привычное счастье?