Идиллия Дедусенко - Жаворонки ночью не поют

— Значит, нельзя жить, — тихо отозвалась Зойка.

— Ну, зачем же так, девочка, — сказал доктор. — Жить можно и нужно. Ты ещё будешь счастлива.

Зойка подняла голову и увидела изумрудную траву на другом берегу арыка. Подняла ещё выше — и перед ней открылось огромное голубое небо, на котором не было ни облачка. Какие краски у жизни! «А жить всё-таки хорошо», — подумала Зойка, и от этой мысли почувствовала себя увереннее. Она пошла вдоль арыка к вокзалу.

На кривой улочке, застроенной глинобитными домиками, стали чаще встречаться прохожие, и Зойка подумала, что вокзал, наверное, уже близко. Вид прохожих, среди которых не было ни одного знакомого лица, почему-то подействовал на Зойку удручающе, и на душе у неё стало пусто.

— Зоя Дмитриевна!

Этот оклик прозвучал так неожиданно, что она вздрогнула, но сразу же подумала, что обращаются к ней. Может, потому, что голос показался знакомым. Она повернула голову и увидела, что с противоположной стороны улицы ей машет рукой девушка в чёрном бушлате. Маленький берет ловко сидел на её пышных волосах, отчего девушка казалась ещё симпатичнее. Зойка сосредоточенно смотрела на круглое улыбающееся лицо, стараясь вспомнить, кто это.

— Зоя Дмитриевна, — радостно повторила девушка, уже стоя рядом с нею, — а я к вам.

Зойка узнала, наконец, чуть припухлые губы.

— Нина, — сказала она тихо, — Нина…

— Я в ремесленном учусь, в Чарджоу, — радостно сообщила Нина. — Скоро слесарем стану.

— Это хорошо, — сказала Зойка, рассматривая Нину, — я рада за тебя.

Удивительно, как обстоятельства меняют человека. Нина стала проще, веселее, спокойнее. Основательнее, что ли.

— От Вити Суханова письма получаю, он в разведку ходит, — с гордостью сообщила Нина. — Разыскал меня через Фергану. Наши ребята сейчас все там. Одна я в ремесленное пошла — у меня возраст!

Зойка улыбнулась: возраст! Шестнадцать лет. Но с виду она, действительно, повзрослела. Что ж, в войну все быстро взрослеют.

— Мы к вам приходили, да нас не пускали, — продолжала Нина. — А потом всех отправили в Фергану, а я в Чарджоу переехала. Тут недалеко. Мы договорились, что я буду к вам ездить иногда. Полтора месяца выбраться не могла — готовилась на разряд. Но доктор сказал, что вы здесь ещё долго будете.

— Ошибся доктор, — улыбаясь, сказала Зойка, — я раньше выздоровела. Домой вот еду.

— Домой? Вот так?

Нина, кажется, только теперь увидела старенький сарафанчик, глубокие галоши у Зойки на ногах и маленький узелок, который она смущённо прижимала к себе.

— Как же вы поедете в одном сарафане?

— Да ведь тепло.

— Это здесь тепло, да и то только днём. А у нас в конце апреля да и в начале мая ещё холодно бывает. Вот что. Возьмите это!

Нина поспешно сняла бушлат, на погончиках которого весело поблескивали медные молоточки, и накинула Зойке на плечи, затем сорвала с головы берет.

— Что ты, Нина, что ты! — протестовала Зойка — А сама как же?

— Мне другое дадут. Я объясню — мне и дадут. А вам без тёплого ехать нельзя.

— Ну, спасибо, Нина, — растроганно сказала Зойка. — Желаю тебе счастья. Пусть твой Витя вернётся.

— Он вернётся! Я знаю! Прощайте, Зоя Дмитриевна, мне на автобус пора. А может, я вас провожу?

— Нет, нет, поезд ещё не скоро, ты потом не сможешь уехать. Иди, Нина, иди.

— Спасибо вам, Зоя Дмитриевна, за всё, что вы для нас сделали. От всех ребят спасибо.

— Да что я такого сделала? — смутилась Зойка.

— Вы нам жизнь спасли. Без вас мы бы ни за что не дошли.

— Ты передавай ребятам привет. Напиши, что я всех очень люблю и всегда буду помнить.

— Я обязательно напишу. Мы тоже вас никогда не забудем.

Зойка понимающе покачала головой: да разве можно её забыть, эту нескончаемую дорогу?

Зойка сошла с поезда и увидела развалины складов, которые десятки лет стояли у вокзала. Приземистые, с толстыми стенами, они всегда казались ей вечными, не подвластными времени. Но вот и их разрушила сила, название которой «война». Несколько фугасок превратили склады, стоявшие ещё со времени закладки железной дороги, в груды камня. Было раннее утро, но десятка полтора женщин уже сновали с носилками по развалинам, растаскивая битый ракушечник. Чуть дальше, около элеватора, тоже работали люди.

Зойка медленно шла по улицам и глазами малознакомого человека разглядывала то, что осталось от города. Завод, куда она так стремилась, стоял без крыши, пугая почерневшими от пожара стенами. Рядом с уцелевшими домиками зияли обширные воронки, на дне которых торчали остовы железных коек, разбитые, исковерканные, не нужные теперь вещи.

У Зойки ёкнуло сердце: а что если на месте своего дома она увидит вот такую воронку? От страха заледенели руки и перехватило горло. Она замедлила шаг, страшась ужасного зрелища, но по-прежнему внимательно смотрела по сторонам, узнавая и не узнавая знакомые места.

А это что? Пустые чёрные глазницы окон бесстрастно взирали на Зойку. Торцовая стена рухнула внутрь здания. Неужели это их школа? Какая тишина кругом. Зойка пыталась восстановить в памяти, где был их класс. Посчитала оставшиеся окна. Нет теперь их класса, он завален рухнувшей стеной.

И вдруг за этими брошенными стенами раздался долгий переливчатый звонок. Зойка вздрогнула: откуда? Она обогнула развалины и увидела, как из длинного барака, служившего до войны подсобным помещением, выскочила горластая детвора. Всё было, как и прежде: в школе шли занятия, и на перемене ребята поднимали невообразимый гвалт. Жизнь продолжается!

На свою улицу Зойка свернула в страшном волнении. Сердце колотилось, в глазах замелькали чёрные мушки. Она с опаской посматривала по сторонам, но никаких следов пожара или разрухи здесь не находила. Пожалуй, их тихая улочка совсем не пострадала. С обеих сторон, как и прежде, лепились друг к другу аккуратные домики с палисадниками и невысокими заборчиками. И, наконец, вот они, родные ворота.

— Отец, да неси же ты скорее одеяло! — услышала Зойка громкий голос Степаниды и поняла, что в её доме опять что-то происходит. — Ну, надо же, всё приготовила, а одеяло забыла! Отец, да скорее же!

— Несу, несу! — донёсся из раскрытой двери голос деда Макара.

«Живой ещё», — обрадованно подумала Зойка, дед Макар всегда был ей симпатичен.

Соседки высыпали из домов и сошлись к забору.

— Сегодня, что ли, забираешь, Степанида?

— Да сейчас иду! Уже время!

— Как же девчонку-то назвали?

— Маей! В мае родилась — пусть и будет Майя.

— Чтобы, значит, вся жизнь у ней была праздник! — добавил вышедший на крыльцо с одеялом дед Макар.

— А что! Теперь жизнь наладится! — подхватила Степанида. — Живые остались — вот и праздник!

— А Тонька-то как?

— Да всё хорошо, она девка здоровая. А радая-а-а! Угодила мужику: он же всё дитя хотел. Велела ему в часть написать: дескать, дочка родилась, Майя. Я в первый же день письмо и кинула.