Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность

Поздним вечером, когда укладывались спать завзятые, бог весть откуда привалившие гулены, адъютант эскадрильи объявил: сержанту Гранищеву завтра перелететь в поселок Ж. и принять участие в дивизионной конференции. «Что за конференция? О чем?» — раздались голоса. «Собирают летчиков… Насчет взаимодействия, — неопределенно отвечал адъютант. — Прочли докладную сержанта, велено быть…» Кто-то из молодых сострил: «Сообщение ТАСС: Солдат – делегат конференции…»

Перелет поручался Гранищеву с места в карьер, то есть без тренировки, предусмотренной и, пожалуй, не лишней после его падения.

Полное доверие.

Садись и лети.

«Дают передышку», — понял Павел.

«Спарку», двухместный учебно-тренировочный самолет в рыжеватых подпалинах моторной гари на светлых боках, готовил старшина Шебельниченко. Гранищев выжидательно прохаживался за хвостом машины. Поселок Ж., о котором много разговоров, — прифронтовая база, тыл, где действует палатка Военторга, садятся московские «дугласы», дают кино… Вчерашняя реплика «Сообщение ТАСС…» ему не понравилась. «Наш пострел везде поспел» — таков ее подтекст. Если не покруче…

Тем отраднее было видеть Павлу, как ретив на своем посту старшина Шебельниченко: «мессер», сбитый Гранищевым, вообще расположил к нему техников. «Ни одного командира пока не потерял», — счел нужным сообщить ему Шебельниченко. И верно, летчики, которых он обслуживал, попадали в госпиталь, к партизанам, один, оглохший от контузии, сошел с летной работы, но погибших за год войны не было. Усердие старшины имело также и корыстные мотивы. Искусство легкого, быстрого схождения с женщинами было даровано ему без знания тайны столь же непринужденного расставания с ними, и все его истории кончались скандалами. «Конечно, если в картохе или в чем другом ни одна не откажет, — оправдывался старшина, — а больше трех дней в деревне не стоим…» На днях он снова влип, дело дошло до батальонного комиссара, и в предчувствии беды старшина работал старательно. Садясь в кабину, всем своим видом обещал: «Послушайте… сейчас!..» — но магнето, как назло, давали сбой. «Искра в „дутик“ ускакала!» — объяснял Шебельниченко и лез в мотор, в проводку, снова в кабину – мотор не запускался. Деловитость и темп, которыми он хотел бы окрасить проводы Солдата, смазывались. Взопревший старшина одаривал Гранищева полуизвинительной-полуободряющей улыбкой: дескать, не на задание, командир, не торопись, свое получишь… Возвестив наконец:

«Дилижанс подан!» — и встав рядом с летчиком, чтобы вместе полюбоваться исправным самолетом, сделавший свое дело старшина шепнул ему тихонько:

— Свидание состоится!..

— Какое? — насупился Павел, краснея.

— Не бойся, у самого холка в мыле: «Ухаживать за девчатами, проявлять распущенность – преступление во время Отечественной войны…» Знаю… Тем более – боевая летчица.

Понимая бессмысленность мальчишеского запирательства, Павел спросил кисло:

— От кого узнал?

— У меня по этой части глаз – алмаз!

— Старшина, чтобы дальше… чтобы, кроме тебя, ни гу-гу…

— Могила!.. Счастливого свидания, командир!

Выяснилось, что Гранищеву не дали талонов для питания. Летчик плюнул было на талоны. «Как можно, товарищ командир! — Лютый голод сверкнул в глазах Шебельниченко. — Вы что?!» Дождались посыльного. Вместе с талонами на стоянку прибыл завтрак для старшины – котелок каши.

Шебельниченко провожал машину, не выпуская котелка из рук, торопливо глотая теплое варево; пока Солдат рулил, замызганная «спарка», отработавшая все ресурсы, громыхала на рытвинах, что-то внутри ее бренькало, грозя лопнуть, треснуть, обломиться, и все это отражалось на лице старшины, страдавшего и верившего в свое детище, — пока с плавным отделением машины не восторжествовал в небе – ив душе механика – дух успокоения, распространяемый ровной песней мотора…

Развернувшись на восток, самолет низко над степью помчал Гранищева в прифронтовой поселок Ж. Павел радовался этому, как будто улетал за тридевять земель; чем дальше оставалась Волга, тем удивительней, неправдоподобней казалось ему все, что с ним происходило в степном междуречье, словно бы не они с Грозовым бомбили километровую колонну танков и не он дрался один на один с «мессером»; он не знал, сумеет ли в другой раз так с ним схватиться и расправиться, хватит ли у него сил… Он мчит туда, где Лена, и готов показать себя, как другие на «ИЛах» не показывали; проходя над поселком Ж., где его могли видеть все, — разумеется, и Лена («Свидание состоится»!), и прославленный Баранов, с которым он почеломкался, — Павел, заваливший «мессера», от избытка чувств провернул свой самолет вдоль продольной оси – крутанул в небе «бочку», фигуру, входившую в тренировочные программы летчиков-истребителей, но пилотажным реестром «ИЛ-2» не предусмотренную…

— Кто?! — поперхнулся полковник Раздаев, наблюдая за шальным «ИЛом» с порога аэродромного КП. Глаза полковника округлились, подбородок отяжелел, но гнева, обычного в нем в такие минуты, Федор Тарасович не испытал. Всю жизнь пролетав на тяжелых машинах, сам он и фантазии не имел крутить на «ИЛе» «бочку». Он даже толком не представлял, как технически она выполняется… Сколько задора и беззаботности должно быть в душе разгильдяя, если в такой момент он сверлит небо, сверкая крыльями, извещая всех и вся: «Я жив и здоров, да возрадуются ваши сердца по этому поводу!..»

— Чей летчик?

— Был звонок из хозяйства Егошина, — доложил дежурный. — На «спарке» вышел сержант Гранищев…

— Сначала Гранищев на земле откалывал номера, теперь… А взыскать не с кого!.. Еду в поселок, в клуб, — сказал Раздаев дежурному, садясь в машину.

Летно-тактическая конференция, на которой так настаивали генерал Хрюкин и его заместитель по политчасти Вихорев (сотоварищ Хрюкина по летной школе), начала свою работу 2 сентября 1942 года в 7 часов 20 минут в помещении поселкового клуба, присмотренного медицинской службой фронта под госпиталь (тес для постройки нар и топчанов, завезенный самолетами, лежал штабелями посреди двора, источая подзабытый запах леса, а задержку с началом плотницких работ дивизионный комиссар, начальник политотдела дивизии, покрыл тем, что помог медслужбе задействовать дополнительные «дугласы» для переброски раненых в тыл).

…Летчики рассаживались молча, высматривая в президиуме своих. За кухонным столиком, вынесенным на сцену, кроме сумрачного полковника Раздаева, главы президиума, уместились только двое: командиры полков – истребительного и штурмового. Остальные приглашенные сидели на табуретках неровными рядами. Из-за кулис выставлялись обмотки, «баллоны» и острые колени политрука, начальника клуба, до войны читавшего университетский курс истории. Сейчас политрук был занят тем, что наскоро обрабатывал «Анкету участника», им же составленную и пущенную по залу. Список представителей открывал полковник Раздаев: «Федор Тарасович, 1906 г. р., русский, член ВКП(б) с 1928 г., командир штурмовой авиационной дивизии, награжден орденом Красной Звезды…» Политрук – из запасных, чуткий к возрасту, — выделил триумвират старейших. В него, кроме Раздаева, вошли: командир истребительной авиационной дивизии полковник Сиднев Б. А. («1908 г. р., с прибытием задерживается, — отметил хронист. — Сбит в возд. бою, врач настаивает на госп.») и полковник Дарьюшкин И. П., также командир авиационной истребительной дивизии («1910 г. р. Вызван команд, ген. Хрюкиным на доклад»). Вывел политрук и средний возраст летного состава – 21 год. Цифра сложилась главным образом за счет выпускников Сталинградского имени «Сталинградского пролетариата», Молотовского и Чугуевского училищ, только что прибывших на фронт и боевой работы еще не начавших. «Почему не учел Баранова? — спросил Раздаев, бегло пробежав список. — Учти обязательно!»