Артем Анфиногенов - Мгновение – вечность

«Вот она, тайна: обрел в бою свободу», — думал Авдыш подавленно, презирая себя, сознавая свое ничтожество перед истребителем.

— Я люблю, когда мы в большинстве, — сказал Пинавт.

— Кто не любит! — отозвался Баранов. — Нет, против «роя» возражать не приходится.

— Можно подумать, тридцать или сорок машин вертятся в одном клубке, — с тонким пониманием дела вставил Авдыш.

— Действительно! А на практике? Дай Бог пять «ЯКов» наскребем. Да пару «ишаков». Да завалящий «ЛАГГ»… И вся свадьба. Вот тебе и «рой»… Дружно – не грузно, другой-то опоры нет…

— Плюс мастерство, конечно, — добавил Авдыш, думая о Конной.

Сколько он себя ни понукает, сколько ни подстегивает, — не откроется он Баранову, не выскажет ему своих чувств… всего, что думает о нем. И о себе.

— Что ж, мастерство, — не в правилах польщенного истребителя оставаться в долгу. — Некоторые, говорят, на «ИЛе» «бочку» крутят!..

— Сержант Гранищев, — назвал Авдыш своего однополчанина.

— Узнаю чугуевца: и «мессера» сбил, и «бочку» крутит… Полковник Раздаев с Егошина за «бочку» такую стружку снял, что Егошин, улетая, заявил: ну, говорит, сержант Гранищев, ты у меня получишь! Пусть, говорит, лучше в полку не появляется! Так ему и передайте!..

— Товарищ старший лейтенант, — Павел придвинулся к Баранову, чтобы не все его слышали. — Вы братолюб, говорите… помогите мне вернуться в истребиловку.

— Ловко вклинился, — улыбнулся Баранов, прощупывая сержанта взглядом.

— В истребиловке я лучше сработаю.

— Егошина испугался?

— В истребиловке я больше пользы принесу.

— Я тут рассказывал, патриарх всея Руси Алексий у нас садился, — сменил Баранов тему, обращаясь к собравшимся. — Я его сопровождал… Благословил меня патриарх крестным знаменем… а что делать? Стоял, как инок… Благословил и вручил, не знаю, как назвать, — вроде ладанки, или памятку. Примите, говорит, это коммунисту не зазорно, поскольку прорицание не божеское, а мирское, но истинное…

Из нагрудного кармана гимнастерки Баранов вынул аккуратно сложенный листок. На нем столбиком, старательно выписанным рукой летчика, друг под дружкой стояли шесть имен: Муссолини, Гитлер, Сталин, Этли, Квислинг, Маннергейм. Третьи буквы каждой фамилии, будучи прочитаны сверху вниз, составляли имя главы государства, которое победит: Сталин.

— Старшего лейтенанта Баранова – на выход!

В отсутствие командира комментарии дарственной патриарха продолжались:

— Маннергейм – это в Финляндии, линия Маннергейма, а Квислинг примерно кто?

— Предатель, — коротко пояснил Авдыш.

Клемент Этли, лидер лейбористов, летчиков не интересовал, Муссолини, открывавший список, напомнил «макаронщика», итальянца, уже не раз встречавшегося под Сталинградом в боевых порядках «мессеров».

— Истребитель? — спросил о нем Авдыш.

— Да. Лобастенький, наподобие «ишака»: «Макки-Кастольди».

— Еще спутаешь.

— Бей по ближнему, не ошибешься.

— Не скажи! Бахарева на том и погорела!.. А вот слушай: летала Елена с Барановым на Тракторный…

— Она с ним летает?

— Он ее с собой берет.

— Больше некого? Баранову, я думаю, уж могли бы подобрать напарника…

— Сам берет. Не каждый раз, но берет. У нее, знаешь, неплохо получается… Да. Сходили на Тракторный, все хорошо. Баранов ее на посадку первый пропускает…

«Не надо было мне сюда проситься, — понял Павел. — Завтра же улечу…»

— …он ее первой пропускает…

— Миша – джентльмен.

— На том стоим… Пропускает. Бахарева вниз, перед выравниванием, как у нас заведено, оглядывается… Мишина школа, его выучка: прежде чем сесть, оглянись – нет ли сзади немца. Глядь, а там – лоб! Дистанция метров сто. Вот такой лбище. «Макки-Кастольди», все о нем наслышаны… Уходить? Снимет. Она, чтобы скорее быть на земле, ткнулась перед собой… чтобы он на скорости проскочил… да резковато ткнулась. Шасси подломила, сама поранилась… А лоб-то этот – не «Макки»! В том-то и горе, что нет! Лоб – наш «Ла-пятый», «Ла-пятые» только что пришли под Сталинград, их никто не знал. Вот она, голубушка, и пострадала. Отвезли в Эльтон. Миша летал ее проведать…

«Завтра – в полк, — думал Павел, слыша этот разговор. — Делать здесь мне нечего. Свидание не состоится, в полк. И – на задание… Отдохнул!»

— Зашиблась Елена, пока не ходит…

— Жива и ладно. Железа Сибирь наклепает. Перед железом я теперь не преклоняюсь. Нету этого. Прошло.

Возвратился с улицы, занял свое место за столом Баранов.

— Полковник Сиднев подъезжал…

— Он же ранен?

— Контужен. Шеей не ворочает, голову держит, как бегемот… Спрашивает, как сходили полбинцы. Я сказал, что видел… Про тебя ввернул. — Баранов глянул на Гранищева. Павел замер. — Правда, правда, — заверил его Баранов. — К слову пришлось… Полковник мне случай привел, под Валуйками, что ли… Как «мессер» «горбатого» гонял, а Хрюкин с полковником с земли наблюдали. И так он его и эдак, говорит, а «горбатый» не дается, ускользает, огрызается. Горючка, наверно, кончилась, «мессер» умотал домой, «горбатый» сел – и крыло у него отвалилось. Выбирается из кабины летчик, капитан, мокрый как мышь. «Товарищ командующий, разрешите переучиться на истребителя!» — «ИЛ» не нравится?» — «Нравится! Но разрешите, товарищ командующий, я, говорит, с этим гадом поквитаюсь…» Хрюкин понял летчика – так сказал полковник.

— Разрешите, товарищ старший лейтенант, — подхватил интонацию барановского рассказа Авдыш, и впервые за вечер улыбка тронула его безгубый, скорбно очерченный рот. — Разрешите, товарищ старший лейтенант, я вам сыграю… Вам! — развел он мехи баяна и понуро склонил крупную голову…

Венька слушать мастера-исполнителя не стал – ушел из столовой от греха подальше…

Как увязший в распутицу воз собирает доброхотов дернуть, вынести поклажу из трясины, так и «спарка» Гранищева, застрявшая в капонире чужого аэродрома: топчутся возле нее, рассуждают и гомонят любители подать совет… Вот-вот, казалось, дохнут холодные патрубки теплым сизым дымком и забьет хвостом старая.

Но мотор не забирал, число болельщиков шло на убыль, а все вокруг укоряло Павла в медлительности, в задержке. Крылья грохотавших над головой «ИЛов» зияли рваными дырами, от их распущенных зениткой хвостов отлетала и пером кружилась в воздухе щепа; один самолет падал, не дотянув до аэродрома, и долго чадил и постреливал рвавшимися в пламени пожара снарядами, другой достигал посадочной полосы, но грубый удар приземления лишал раненого, как видно, летчика остатка сил, неуправляемая машина угождала в рытвину, вставала свечой. Санитарной машины не было. Молодые пилоты, прибывавшие из училищ и ЗАПов, тут же расхватывались «купцами» и спроваживались в боевые полки. Багрово-желтое к вечеру небо обещало на завтра все то, что происходило сегодня.