Валерий Поволяев - Русская рулетка

Напрасно он говорил это, поскольку хорошо знал одну истину — из чека не уходят. Из чека выносят. Ногами вперёд.

— Ладно, посиди здесь, — сказал Костюрин, — пойду к Петру.

— Хлеба прихвати, — попросил Крестов, — чтобы было чем занюхать.

Минут через пять Костюрин вернулся, принёс в поллитровой бутылке беловатую мутную жидкость, поставил на стол, рядом положил кусок хлеба и пучок дикого лука — лук в изобилии рос за забором заставы.

Налив себе самогонки в стакан — больше половины, — Крестов поднял посудину, посмотрел на неё сквозь свет лампы.

— Знать бы, из чего это пойло сотворено… — он брезгливо выпятил нижнюю губу.

— Пока ещё никто не отравился, — сказал Костюрин.

Крестов приподнял стакан чуть выше, снова посмотрел на него сквозь свет, засёк, как сквозь мутную схожую с капустным рассолом жидкость просочился слабый рыжий лучик, исходящий от керосиновой лампы.

— Налей себе тоже, — попросил он начальника заставы, — я же русский человек, один пить не могу.

— Нельзя мне, — попробовал вяло отмахнуться Костюрин, — работы видишь сколько, — он подхватил пальцами один листок бумаги, приподнял его, — ещё год назад не было столько писанины, как сейчас. Поселился в верхней канцелярии, — он ткнул пальцем вверх, в потолок, — какой-то жучок-деревячок, специалист по бумаге, и требует, требует еды…

— Налей себе хотя бы немного, — униженным тоном попросил Крестов, — пожалуйста!

— Ладно, — махнул рукой Костюрин, — только чуть, — потянулся к графину, около которого стоял стакан, взял его.

Расстроенное лицо Крестова говорило о многом — что-то произошло, произошло важное, скорее всего нехорошее. Костюрин ощутил, как у него тоскливо сжалось сердце. Он выжидательно глянул на нездоровое лицо своего гостя, поморщился, будто съел что-то горькое, отметил, что губы у него сделались деревянными, чужими, — произошло нечто очень важное и он, кажется, понял, что именно произошло.

Помотал головой отрицательно и, хотя губы не слушались его, он сумел выдавить из себя хриплое:

— Говори!

Крестов метнул головой упрямо, поднёс стакан ко рту и проговорил осекающимся голосом:

— Давай выпьем за жизнь, — потянулся своим стаканом к стакану Костюрина. — Более тяжёлой штуки для человека, чем жизнь, брат Костюрин, нету.

Костюрин отстранил стакан в сторону, произнёс жёстко, поморщившись вновь и ощущая внутри холод:

— Говори, что произошло?

— Напрасно ты чураешься меня, — огорчённо выдохнул чекист, — напрасно, — губы у него неожиданно задрожали, словно бы Костюрин сказал ему что-то очень обидное.

— Говори, что произошло? — жёстким тоном повторил вопрос Костюрин. Крестов испытующе глянул на него, поднёс стакан ко рту, сделал несколько крупных гулких глотков, тряхнул головой:

— Ты тоже выпей!

— Что произошло?

— Не произошло, но может произойти. Выпей самогонки, Костюрин!

— Ты мне зубы не заговаривай, Крестов!

— Выпей со мной, прошу тебя, — чекист вновь потянулся своим стаканом к стакану начальника заставы. Было в этом движение сокрыто что-то такое, что сломило Костюрина. Он вздохнул зажато и чокнулся с чекистом.

— Ладно, хрен с тобой! — немного подержал стакан в руке, но пить не стал. Худое, чисто выбритое лицо его потяжелело.

— Ну чего же ты! — дёрнул ртом Крестов, сжал глаза в узкие щёлки. — Не пойму… Уж не брезгуешь ли ты, а? Может, в твоих жилах течёт дворянская кровь, Костюрин?

— Кровь течёт рабоче-крестьянская, и ты это прекрасно знаешь.

Чекист, поморщившись, махнул рукой — жест этот мог означать очень многое, — и пожаловался:

— Плохо мне, Костюрин.

— Я вижу.

— Видеть-то видишь, да только ни хрена не понимаешь, — Крестов показал пальцем на костюринский стакан.

— Ладно, давай, — наконец, решился Костюрин, поднял свой стакан, пригубил немного. — Извини, больше не могу.

Тяжёлые предчувствия давили ему на виски, стискивали затылок, он хотел назвать Анину фамилию, спросить о ней, но не мог — боялся.

— А я допью до дна, — просипел тем временем Крестов, — и налью себе ещё.

— Действуй!

В несколько глотков Крестов осушил свой стакан и вновь потянулся к бутылке, рот у него опять задёргался расстроенно, глаза повлажнели.

Вот чего не ожидал Костюрин, так того, что глаза у железного чекиста станут влажными. Это что, слёзы? Крестов слил самогонку в стакан — получилось едва ли не с верхом, выпил залпом и сдавил пальцами только что опустошенную посудину так, что она чуть не лопнула у него прямо в руках.

— Тяжело мне, Костюрин, — выдохнул он шёпотом, смято, отёр пальцами глаза, расстегнул кожаную немецкую сумку, висевшую у него на боку, поскрёб пальцами внутри, выискивая там какую-то бумагу, наконец, нашёл и, кряхтя по-стариковски, словно совершал непосильную работу, извлёк несколько сшитых суровыми нитками листков, положил на стол перед начальником заставы.

— Вот.

— Что это?

— Прочитай — всё поймёшь сам.

Костюрин протянул руку к бумаге, но в следующий момент отдёрнул, словно бы чего-то испугался. Побледнел и повторил вопрос:

— Что это?

Наклонил голову, чтобы прочитать текст, но текстов никаких на этих нескольких листках, напечатанных на «ремингтоне» со старой стёршейся лентой, не было, были только фамилии и инициалы, напечатанные столбиком, как стихи. Костюрин побледнел ещё больше, сжал зубы. Потом постучал пальцем по бумаге:

— Скажи, Крестов, — сдавленным шёпотом спросил он, — это… это что, расстрельный список?

Крестов в ответ молча кивнул, потом так же молча перевернул первую страницу и, не вглядываясь в текст, стукнул пальцем по нужной фамилии — видно было, что список этот он читал не раз и не два, — он хорошо изучил его. Костюрин вгляделся в страшные, разом поплывшие перед ним строчки, зашевелил губами, будто безграмотный, вглядываясь в буквы, попробовал прочитать фамилию и не сумел, хотя можно было вообще ничего не читать, и без того всё было понятно, — сжал зубы и отрицательно потряс головой:

— Нет!

Крестов приподнял одно плечо, скособочился — жест был неопределённым, — отвёл тяжёлые глаза от начальника заставы, не мог смотреть на него.

— И эта бумага… эта бумага уже подписана? — Костюрин вновь стукнул пальцем по списку.

— На момент моего отъезда из Питера ещё не была подписана, — признался Крестов, сжал подбородок в кулак, — а сейчас… сейчас не знаю.

Костюрин скрипнул зубами, рывком поднялся со стула, будто расправившаяся пружина, одёрнул на себе гимнастёрку.

— Я в Петроград поеду, — проговорил он хрипло, — я, если надо, в Москву поеду, к Ленину пойду…

— Ну, насчёт Ленина… тут ты, братишка, промашек не делай — в дураках окажешься, а вот насчёт нашей конторы в Петрограде, вот здесь ты прав на все сто процентов. Я ведь к тебе за этим и приехал, чтоб ты знал: происходит то-то и то-то…