Кирилл Левин - Солдаты вышли из окопов…

— Выпьем, Семен Иванович, — предложил Мазурин. Лицо у него покраснело, левой рукой он обнимал Катю, правой подымал стаканчик с водкой. — Не хочу про войну вспоминать. Забудем сегодня все плохое.

— А я и так хорошим живу, — сказала Васена. — Вот ты приехал — хорошо. Дочки у меня — не налюбуешься. День нынче солнечный, чистый. Вечером ляжешь спать, все плохое как сквозь сито просеешь, ан одно хорошее и останется. А завтра, думаю, еще лучше будет. Завтра не выйдет, я на послезавтра надеюсь. Вот так одним хорошим и живу.

— С мамой не пропадешь, — сказала Катя. — Уж как трудно ни будет, она все равно спокойная.

Когда бутылка опустела, Васена подала чай, Семен Иванович, проворно кинув в рот кусочек сахару, стал пить с блюдца.

— Суд вот в Петрограде будет над нашими депутатами, — сказал он. — Слыхал?

— Поеду туда, — ответил Мазурин. — Хочу до фронта повидать, кого надо.

Старик закивал головой:

— Езжай, езжай… Дерево от корня отрываться не должно.

Разошлись поздно. Мазурин пошел ночевать в казарму.

Ночью батальон вошел в галицийскую деревню. Было темно, ни одного огонька не светилось в избах. Солдаты наталкивались друг на друга, ругались. Долго стояли па улице.

— Пойдем в хату, — предложил Черницкий Карцеву.

Они прошли в самый конец деревни. Сапоги увязали в грязи. Мимо, с коротким воем, метнулась собака. Черницкий свернул к черной хатенке, долго шарил дверь, постучал. За дверью что-то слабо хрустнуло, точно кто-то ходил по соломе, и лишь по слабому движению воздуха Карцев догадался, что дверь открылась. Они очутились в низких сенях. Узенький рыжеватый огонек коптилки осветил деревянную, треснувшую книзу лопату у стены, рассохшуюся кадку. Невысокая женщина, мягко переступая босыми ногами, повела гостей в избу. Там было душно, пахло печеным хлебом.

— Шо ж, сядайте, — певуче сказала хозяйка, ставя коптилку на стол. — И чеботы, коли мокрые, скидывайте, к утру просохнут.

Черницкий поставил в угол винтовку, проворно стащил с себя мешок, отстегнул пояс вместе с подсумками и, усевшись на пол, кряхтя стал снимать мокрые сапоги. Карцев делал то же самое, внимательно разглядывая женщину. У нее было худощавое, смуглое лицо, волосы плоско приглажены на голове. Она неторопливо ходила по избе, что-то брала спорыми, хозяйскими руками, потом ушла за перегородку, и оттуда послышался ее негромкий голос и в ответ женский приглушенный смех.

— Давно уже мы не слыхали, как люди смеются, — сказал Черницкий. — Эх, хозяюшка, попал солдат в теплую хату, услыхал человеческий голос — и уже легче ему жить!

Он встряхнул мокрые портянки и повесил их на веревочке возле печки.

Из-за перегородки вышла хозяйка с большим чугуном в руках, быстро поставила, чуть не бросила его на стол и помахала растопыренными пальцами.

— Горячо! Ухвата под рукой не было. — Она придвинула солонку, нарезала еще теплый черный хлеб щедрыми, толстыми ломтями.

— Ешьте, ешьте, — сказала она и, видя, что Карцев нерешительно косится на хлеб, добавила: — Хоть весь съешьте, я и с собой дам…

— Садитесь с нами, хозяюшка, веселее будет! — сказал Карцев.

— Ночью-то не с привычки еда… — замялась она и протяжно позвала: — Марина! Иди, что ль, с солдатиками супца отведай.

Из-за перегородки, поправляя на голове платок, показалась женщина и, неловко поклонившись, села рядом с хозяйкой. А та, придерживая тряпкой чугунок, чтоб не жгло руки, наливала суп в глиняную миску.

Солдаты ели быстро, с аппетитом, а хозяйка все подливала, нарезала и подсовывала хлеб.

— Спасибо, — Карцев положил ложку на стол. — Давно так вкусно не ел!

Черницкий посмотрел на него с упреком. Вот чудак! Не мог подождать со своей благодарностью… А он только во вкус вошел!

Марина поднялась, чтобы убрать со стола. Хозяйка удержала ее. Черницкий, бережно доставая крошечную щепоть драгоценной махорки, спросил:

— Сестры?

— Нет, я чужая ей. Беженка, — сказала Марина. — Мужа моего убили, деревню казаки пожгли. Вот и живу у нее…

Марине было лет двадцать, не больше. В глазах не замечалось горя. О пережитом говорила так, будто оно давным-давно прошло.

— Война!.. Кто без печали нынче ходит? — вздохнула, подымаясь, хозяйка. — Слез людям не хватит, если все вспоминать.

Черницкий сочувственно кивнул головой.

— Муж на войне?

— В плену. Вот уже полгода. Только одно письмо получила. Там ему лучше, думаю, чем на войне. Хоть живой вернется. Есть ведь и там хорошие люди… А мне что? Одна живу, детей нет, управляюсь потихоньку…

Она проворно стала прибирать со стола и, вдруг остановившись, с любопытством посмотрела на Карцева:

— Кого дома оставил?

— Никого, — улыбнулся в ответ Карцев.

За окном послышался глухой, но мощный удар. Стекло тоненько зазвенело. Марина вздрогнула.

— Пушки стреляют, — спокойно объяснила хозяйка. — Чай, привыкли к ним?

Глухие удары повторялись, но сидящие в избе уже больше не обращали на них внимания и оживленно разговаривали. Карцев рассказывал о своей солдатской службе, о родной Одессе, о море, которое хотя и зовут Черным, но на самом деле оно синее, и нет ему конца и краю. Черницкий уверял Марину, что в России больше украинцев, чем в Галиции.

Легли поздно. Хозяйка задула коптилку и ушла с Мариной за перегородку.

— Хорошие бабы, — сонно пробормотал Черницкий, — здоровые… Э-хе-хе!.. Истосковался я по бабьей ласке…

Он не докончил фразы и захрапел.

Была ранняя весна. После длительных боев полк получил небольшую передышку. Стояли в местечке, красиво расположенном на высоком берегу реки. Река несла мутные, желтые от размытой глины воды, щепки, прутья, иногда целые кусты плыли по течению и вертелись, попадая в водоворот, образовавшийся на изгибе реки. В местечке скопилось до двух полков, и, кроме того, над самой рекой, в каменном двухэтажном доме, окруженном садом, где раньше была школа, помещалась казачья сотня. Лошади там были привязаны к деревьям, к забору, в саду, потрескивая, горели дымные костры, и от них далеко уносился запах жарившегося мяса. Казаки в лихо заломленных фуражках, из-под которых выбивались копны волос, лениво слонялись по местечку, с шашками на боку, с нагайками в руках. На узких кривых улочках было пусто. Часть жителей разбежалась, остальные старались пореже выходить из своих хат.

Во двор, где стояла десятая рота, прибежал сияющий Черницкий и отыскал Карцева и Рогожина.

— Тихо, ребята! — прошептал он, наклоняясь к ним (оба лежали на соломе под деревом). — Если есть белье и мыло — гайда за мной!

Голицын, лежавший в стороне, догадался, что Черницкий нашел баню, и когда солдаты, захватив узелки, торопливо пошли со двора, он побежал вслед за ними.