Кирилл Левин - Солдаты вышли из окопов…

— Дома Иван Петрович? — спросил Мазурин.

— Да вы входите, — ласково пригласила женщина. — Ваня у соседа, — объяснила она, когда гость вошел в комнату. — Сейчас вернется, а я вас пока чайком напою. Шинель свою вот сюда повесьте и садитесь к столу.

Женщина была чуть полноватая, с вьющимися каштановыми волосами, чистенькая, в коричневом платье. И комната выглядела чистой, опрятной: круглый стол был застлан суровой скатертью с голубой вышивкой, кровать покрыта кружевной накидкой, вымытый пол блестел, как надраенная палуба военного корабля.

— Хороший вы работник, — сказал Мазурин, — подвезло Ивану Петровичу.

Она засмеялась:

— А он вечно недоволен.

— Неправда! — перебил ее мужской голос. — Поклеп возводишь.

Мазурин обернулся. В дверях стоял человек лет сорока и внимательно глядел на него.

— Мазурин? — нерешительно спросил Иван Петрович, подходя с протянутой рукой. — Неужели ты? Ну и здорово изменился! На фронте был, сразу видать. Говори-рассказывай, каким ветром тебя к нам в Петроград занесло?

— Приехал, чтоб все ваши тыловые новости на фронт повезти. Боялся, что тебя не застану. Думал, на работе уже.

— Не работаем мы нынче, бастуем.

И, оглянувшись на дверь, тихо проговорил:

— Суд над нашей думской фракцией сегодня начинается. Хотим к зданию окружного суда идти.

Они забрасывали друг друга вопросами, едва успевая отвечать на них. Жареная картошка стыла на столе, хозяйка сердилась, что они не едят, а они, потыкав в картошку вилками, опять забывали про нее и все говорили и говорили.

— За последние дни выпустили несколько прокламаций, — рассказывал Иван Петрович. — Вчера последняя вышла. Сашенька, покажи! — обратился он к жене.

Она скрылась на секунду и принесла листовку — узкую сероватую бумажку.

— Вот слушай, прочту, — сказал Иван Петрович. — Да погоди, не рви из рук.

Мазурин, заглядывая в листовку, слушал и сам читал:

— «В лице депутатов будут судить вас, пославших их и неоднократно заявлявших о своей полной солидарности с деятельностью фракции… Под гром орудий и лязг сабель думает оно (правительство) заживо похоронить еще одну думскую фракцию рабочего класса. Товарищи рабочие! Докажем, что враги наши ошиблись в расчетах, докажем, что в грозный час, когда призрак смерти висит над головами депутатов, мы с ними. Пусть перед судом предстанут не пять депутатов, а весь рабочий класс, громко заявляющий о своей солидарности с подсудимыми и готовности бороться за своих представителей и за идеалы, начертанные на нашем красном знамени. Товарищи рабочие! Бастуйте в день десятого февраля, устраивайте митинги, демонстрации, протестуйте против наглого издевательства царского правительства над рабочим классом».

— Главное, — сказал Мазурин, — что горит наш огонечек, не тухнет.

— Слабенько горит, — проворчал Иван Петрович. — Ты к подъему как раз приехал, а раньше совсем тихо было. Чуть, знаешь, кто зашумит, сейчас же его к расчету и прямым путем в маршевую роту.

Он, улыбнувшись, оглядел Мазурина.

— В шинели не ходи. За военных полиция прежде всего цепляется. Как у тебя с паспортом?

— Нибудь как, — рассмеялся Мазурин. — Так мальчонок один говорил.

— Понятно… Ну что ж, ночевать можешь здесь. У меня пока обысков не было. А сейчас — пойдем, что ли?

Он снял с гвоздя бобриковую куртку и шапку-ушанку и отдал Мазурину:

— Надевай.

Сам натянул осеннее пальто, замотал шею шарфом и обнял Сашеньку.

Они вышли. Серые тучи низко висели над городом. Падала осклизшая изморось — казалось, что воздух разваливается клочьями, оседает на камни мостовой и тротуаров. Гудки замолкли, меньше рабочих встречалось на улицах — заводы поглотили утреннюю смену, а ночная успела разойтись по домам. Иван Петрович зябко поводил плечами.

— Мало народа будет, — хмуро произнес он. — Девятого января — самый наш боевой день в Петрограде — и то никаких демонстраций не удалось провести. Две с половиной тысячи людей не работали — и все. А в прошлом году больше ста тысяч бастовали в этот день. Вот как нас война поломала!..

Трамваем они проехали в центр города. Империя дала уже первые трещины. Замерла морская торговля, порт был пустынен и тих, но с юга, севера и востока еще подходили ежедневно поезда с зерном, крупой, мясом, мороженой дичью, сибирским и вологодским маслом. Привозили с Волги мерную стерлядь и в бочонках — зернистую и паюсную икру. Рестораны были переполнены, жизнь столицы текла бурной, широкой рекой.

Улицы жили обычной жизнью: проезжали автомобили, извозчики, подводы, груженные товарами. Непрерывным потоком шли пешеходы. Возле окружного суда стояла цепь пеших городовых, а конные разъезжали вокруг, никого не подпуская близко к зданию. Впрочем, большинство так называемой чистой публики проходило, оглядываясь лишь из простого любопытства, — судьба думской фракции большевиков волновала только рабочих столицы. Либеральная печать замалчивала процесс, а кадетская фракция запретила своим членам — адвокатам выступать по делу рабочих депутатов.

Из-за угла появилась маленькая группа студентов. Впереди шел худой юноша, все время поправляя рукой пенсне. К группе поскакал конный городовой и, наезжая на студентов, закричал, помахивая нагайкой:

— Мимо, мимо прошу! Останавливаться нельзя.

— А кто останавливается? — сердито спросил худой юноша. — Видите, люди прямо идут.

— То люди, а вы студенты, — голос городового звучал с укоризненной вразумительностью. — Не задерживайтесь, господа, не задерживайтесь!

Пока гнали студентов, с другой стороны улицы вышла толпа рабочих. Один из них проворно выхватил из-за пазухи красный флаг на коротком древке и замахал им.

— Долой вешателей! Свободу рабочим депутатам! — кричал он густым, бархатистым, как у певца, голосом.

К нему бросились полицейские и какие-то люди, незаметно скопившиеся на углах. Они оттискивали городовых от человека с красным флагом. Произошла короткая схватка, в центре неожиданно оказался студент в пенсне, только что прогнанный от здания суда. Иван Петрович и Мазурин побежали к толпе. Рабочие пытались освободить своего товарища, задержанного полицейскими. Иван Петрович рывком прорвался в середину и отбросил двух городовых.

— Ходу! Ходу! — торопил он, таща за собой рабочего.

Демонстранты разбежались кто куда. Студент оказался в плену. Несколько городовых били его. Мазурин вслед за Иваном Петровичем бросился в переулок. Втроем они забежали в ворота.

— За мной, за мной! — прерывисто шептал их третий товарищ. — Я знаю куда.

Двор оказался проходным, и они вышли в другой переулок. Мазурин разглядывал нового спутника. По его лицу текла кровь, в рыжеватых впалых глазах светились злость, исступление. Одет он был в телогрейку и стоптанные сапоги.