Кирилл Левин - Солдаты вышли из окопов…

Только галицийская битва немного утешила его. С гордостью думал он, что русские боевые знамена веют на вражеской земле, что освобождена от немецкого ига старинная русская область — Червоная Русь, что взят Львов.

Его пригласили вместе с женой в гости к присяжному поверенному Званцеву, известному деятелю Земского союза. И он пошел туда с радостью, желая узнать, как относится русское передовое общество к войне. В богатой квартире Званцева собралось около сорока человек. Хозяин недавно вернулся из Галиции, куда ездил по поручению Земского союза, был во Львове, и гости ждали, что он расскажет много интересного.

В большой гостиной образовалось несколько кружков. Здесь были, так сказать, сливки местного общества — адвокаты, инженеры, крупные чиновники, командир запасного батальона полковник Десятов, городской архитектор, директор гимназии и многие другие. Бредов держался в стороне, прислушиваясь к разговорам, и понемногу придвигался к тому кружку, в центре которого стоял Званцев — красивый мужчина средних лет, с усиками. Говорил он сжато и, видимо, приберегая главнейшее к ужину. Но вот в дверях показался лакей, и Званцев, извинившись, быстро вышел из гостиной. Вскоре он вернулся в сопровождении худощавого, с желтым, нездоровым лицом человека в визитке. Званцев сиял, ведя своего гостя под руку так бережно, как будто тот упал бы и разбился на кусочки, если бы его отпустили. Все, повернувшись к дверям, почтительно склонили головы, и новый гость, как высочайшая особа, проследовал в конец гостиной, где у круглого майоликового столика ему приготовили место. Бредов смотрел на все это с удивлением, и когда к нему подошла жена, он отметил на ее лице то же выражение почтительности, какое было у всех гостей.

— Кто это?

— Как, ты не знаешь?! Бардыгин, миллионер, фабрикант! Он весь фронт снабжает обмундированием.

В столовой, отделанной дубом, Бардыгин сидел во главе стола рядом с хозяйкой дома. Возле Бредова посадили молодого узкоплечего человека, румяного, с синими глазами. Он стал спрашивать Бредова, давно ли тот вернулся с фронта, и сообщил, что сам только три дня как прибыл из Галиции, куда ездил вместе с Званцевым.

Званцев поднялся из-за стола.

— Милостивые государыни и милостивые государи! — начал он. — Разрешите прежде всего поблагодарить всех вас за высокую честь, оказанную моему дому. В тяжкую годину испытаний единение верных сынов родины перед лицом грозного и коварного врага — это самое прекрасное, самое возвышенное явление. Русское общество, русский народ едины в часы опасности. Забыты раздоры, затихла борьба партий, нет у нас сейчас ни правых, ни октябристов, ни кадетов, ни рабочих, ни фабрикантов (почти неуловимый поклон в сторону Бардыгина), есть только русские люди, русские патриоты. И если солдат проливает кровь на фронте, то здесь, в тылу, мы напрягаем все наши силы для того, чтобы снабдить его всем необходимым, чтобы дать ему возможность почувствовать нашу любовь к нему, наше преклонение перед его великим подвигом. Я имел счастье, господа, побывать на фронте и быть некоторым образом свидетелем геройства нашей славной армии.

Он говорил еще о епископе Евлогии, который принес на обагренные кровью поля Галиции пастырское благословение православной церкви, и каждый раз в наиболее удачных местах его речи слушатели аплодировали ему. Бредов слушал со смешанным чувством досады и удивления. Кто-то задел его локтем, и, обернувшись, он заметил, что сосед беспокойно ерзает на стуле.

— Зачем Званцев рассказывает это? — прошептал он. — Ей-богу же ничего похожего, ничего… Там этот граф Бобринский таких дел наделал… Насильственную русификацию проводит, полицию из России навезли, жандармов. Управление, доложу вам, такое… Он замолчал, с испугом смотря на Бредова. «Черт тебя знает, — прочел Бредов в его взгляде, — кто ты такой…»

Бардыгин, приподнявшись, жал Званцеву руку, и все восхищенно аплодировали речи адвоката. Зазвенели ножи и вилки. Бардыгин провозгласил тост за победу, все встали, крикнули «ура» и выпили. Закусывали долго, ели икру, тыкали вилками в жирную розоватую семгу, вылавливали серебристые сардины из коробок, ели нежную вестфальскую ветчину, сыры, омаров. Директор гимназии, осовев после первых рюмок водки, рассказывал о героизме своих гимназистов, из которых трое ушли добровольцами на фронт. Ему очень хотелось, чтобы его слова услышал Бардыгин, но фабрикант, осажденный Званцевым и полковником Десятовым, непрестанно чокался с ними. К нему со всех сторон тянулись рюмки и бокалы, и он с королевским величием подымал свой бокал и, не притрагиваясь к нему, ставил его обратно. Подали жаркое, и лакеи стали разливать шампанское.

Бредов пил мало и в глухом раздражении слушал разговоры. Ни одной свежей и честной мысли не мог отыскать он в этих речах, они казались ему пошлыми и избитыми, повторяющими патриотические статейки газетных борзописцев. Его сосед пытался подробнее рассказать о безобразиях, виденных им на фронте и в Галиции, но потом так напился, что только икал и плакал.

Городской архитектор приподнялся, качнувшись, со стула и, широко разводя руками, взывал:

— Господа! Понимаете ли вы… все значение настоящего момента? Мы с вами… да, мы!… русское общество, культура российская, совесть страны и прочее, прочее… Подлейте мне вот этого… мадеры… Мы — интеллигенция. И мы сейчас ведем Россию к победе, к новой жизни, которая…

Но полковник Десятов оборвал его: что значит к новой жизни? И архитектор начал испуганно спрашивать всех, не сказал ли он чего-нибудь недозволенного.

— Я лоялен, господа, — убеждал он, прижимая руки к животу. — Я совершенно лоялен!.. Господа!.. Давайте споем гимн. Умоляю вас — гимн!..

Бредов отыскал жену, оживленно беседовавшую с дамами, и они первыми уехали домой.

— Какая пошлятина! — с отвращением сказал он, усаживаясь в пролетку.

Мазурин был в трудном положении: из госпиталя его выписали, отпуск кончался, он должен явиться в запасный батальон, а ему не хотелось этого пока делать. Он не боялся вернуться на фронт, там — товарищи, его даже тянуло к ним, да и пользы на фронте он мог принести больше, чем в тылу, но вряд ли ему представится более удобный случай, чем теперь, побывать в Петрограде, повидать нужных людей, узнать о настроении рабочих. И он решил, что стоит рискнуть и без разрешения начальства поехать в Петроград.

В день его отъезда вернулась из Рязани Тоня, получавшая там материалы для пошивки белья. Она сильно изменилась. Прежняя щеголеватая горничная стала скромной работницей, в простеньком платье. С тех пор как ушла от Максимова, она так и осталась жить с Катей и по заказам подрядчиков шила белье для армии.