Кирилл Левин - Солдаты вышли из окопов…

На фронт посылались необученные ополченцы, с одной винтовкой на троих. Их пытливо расспрашивали, что делается в России, и, слушая, недоумевали: к чему эта война, что может она дать народу? В десятую роту пришло несколько человек, и двое из них — в третий взвод, которым командовал Карцев. Один был узкий в бедрах и широкий в плечах человек с серыми, бесхитростными глазами, с реденькой бородкой, ратник ополчения. Он мирно и застенчиво улыбнулся, сбросил с плеч мешок, поклонился солдатам и сказал:

— Знакомы будем, славные люди. Хозяйство у вас не бог весть какое, а все же… Как-нибудь проживем.

Были в нем какая-то ясность и простота, которые понравились солдатам. На вопрос Голицына, как его зовут, он охотно ответил:

— Фамилия моя — Рышков, а больше зовут — Рышкой. Сызмальства так прозвали, и прилипло ко мне это названье, как наклейка к бутылке, когда я в трактире служил.

И, мягко улыбнувшись, пояснил:

— Что же, я не обижаюсь. Имя не одежда — век носи, не протрешь.

Другой солдат был костистый, с длинными руками и неловкими движениями, при ходьбе чуть припадал на левую ногу. Он, ни с кем не разговаривая, держался в стороне.

— И таких берут? — спросил Рогожин, показывая на хромого.

— Всяких берут, — неохотно ответил тот.

А Рышка живо вмешался:

— Его было в нестроевую назначили, да перепутали где-то писарьки. Фамилия ему рядовая — Иванов Василий, ну и пихнули в маршевую вместо другого тоже Иванова и тоже Василия. Вот как нехорошо у него вышло…

И примирительно добавил:

— Ничего, и здесь проживет. Везде люди.

Защима тяжело мотнул головой.

— Везде, — подтвердил он, — даже на каторге. Это ты верно заметил.

Рышка внимательно посмотрел на Защиму, на его будто обожженное лицо, на толстые, сургучные губы и сказал:

— Люди людям рознь. Бывают и хорошие…

— А ты много хороших видел? — спросил Защима. — Небось, когда ты в трактире служил, они к тебе в гости ходили?

— И хорошие ходили, — с готовностью ответил Рышка. — Я, славный человек, на людей не обижаюсь, я ведь сам по себе — тихий я…

— Врешь, «сам по себе»… Таких не бывает… — равнодушно отметил Защима. — Земли много у тебя?

— Земли? — растерялся Рышка, и губы его скорбно покривились. — Землей мы, милый, страдаем. Прямо сказать — похирели.

— Похирели, — безжалостно подтвердил Защима. — А кто сам по себе, тот не хиреет. Дошло?

Рышка недоуменно заморгал. Защима курил, глубоко затягиваясь и не обращая больше внимания на ратника.

Солдаты настойчиво выспрашивали у новеньких всякие подробности тыловой жизни.

— Постой, постой, — оживленно интересовался молодой кудрявый солдат с щегольскими усами и веселыми озорными глазами, хватая Рышку за рукав. — А народ по трактирам ходит? Машина играет? Эх! — самозабвенно крикнул он и так дернул на себя Рышку, что тот едва не упал. — Эх, разочек бы еще за столиком посидеть, братцы мои, студня бы с хренком поесть, да селедочки, да беленькой бы выпить!.. Неужто и я там, братцы, бывал? Неужто?..

И такое отчаянное и восторженное выражение было на лице у кудрявого солдата, что все вокруг него засмеялись. Иванов, длинный, костистый солдат, пришедший в роту вместе с Рышкой, хмуро посмотрел на кудрявого и сказал, как бы думая вслух:

— Ты вот чему позавидовал — трактиру. Я за всю войну — а живу я в Петрограде — ни разу в трактире не был. Не такая у нас теперь жизнь, чтобы по кабакам ходить.

— А что — трудно было? — спросил Карцев. Ему вдруг чем-то понравился этот человек. — На каком заводе работал, друг?

Иванов покосился на унтер-офицерские нашивки Карцева, на два Георгиевских креста и медаль на его груди.

— На Путиловском, — ответил он и с усмешкой спросил: — Еще что, может, спросишь?

Карцев улыбнулся. «За шкуру меня считает, — подумал он. — Надо с ним поговорить, — как будто парень стоящий…»

— Я и сам рабочий, — дружески сказал Карцев. — Токарь по металлу. А на вывеску мою ты не смотри: солдатская служба, как оспа, прилипнет — и возись с ней.

Иванов оживился, впалые глаза его блеснули, а он вполголоса объяснил:

— Разве признаешь по вашей одежде, что вы за человек?

Эти слова взволновали Карцева. Он по-новому, глазами этого петроградского рабочего, увидел себя, старшего унтер-офицера, и вспомнил, с какой злобой и отчуждением разглядывал он сам, молодой солдат, казарменное начальство; вспомнил, как мытарил его унтер-офицер Машков. Подобревшими глазами смотрел он на Иванова, и вдруг милы показались ему и плохо пригнанная шинель, и неуклюжий, невоенный вид этого человека: ведь с воли, из другой жизни пришел Иванов, из той, которой сам жил он прежде.

— Почему же тебя с завода взяли? — спросил Карцев.

— С начальством не поладил. Не ко двору пришелся… — И, всей грудью глотнув воздуха, Иванов жестко заговорил: — Я трудиться готов, да только бы работать давали честно! А то — все на обман, на наживу все рассчитано. Хозяевам что? У меня, может быть, душа болит брак поставлять, а мастер кричит: «Давай, давай побольше!» У них все казенные приемщики купленные — они воробья за ястреба примут, а ты — мало что с голода подыхаешь, еще с хозяином на пару обманывай. Ну, я и сказал мастеру… Обидно!.. Миллионами грабят, на рабочем поту да на солдатской крови жиреют. Только и утешенья, что когда-нибудь сочтешься с ними по-настоящему!

Рышка внимательно слушал. В тихих глазах его светились спокойствие и безмятежность.

— Огорченный он человек, — пояснил Рышка, точно извиняясь перед Карцевым за Иванова. — Жизнь, она, славный человек, не всегда прямой дорогой, она и чащей и буераком проходит. Где споткнешься, где и оцарапаешься… — И, ласково улыбнувшись, добавил: — Ты человека осудить не спеши, ты его раньше пойми. Так-то…

Вдруг Карцев вскочил, звонко скомандовал:

— Встать! Смирно!

Васильев шел вразвалку — маленький, худощавый, с зоркими голубыми глазами. Петров, не ожидавший командира полка, издали спешил к нему, но Васильев уже был на участке третьего взвода, и Карцев, держа руку у козырька, подошел к нему с рапортом.

Васильев принял рапорт и внимательно посмотрел на Карцева. Между ними было то взаимное понимание, которое возникает между людьми, долго воевавшими вместе.

Поздоровавшись с подошедшим Петровым, Васильев обратился к новым солдатам:

— Что ж это вы?.. Разве вас не учили, как надо стоять, когда подают команду «смирно»?

— Не учили, ваше благородие, — живо ответил Рышка. — Мы ведь ратники, на войну нас не готовили, сроду ружья в руках не держали. А тут взяли, лихим делом, на передовую погнали: там, мол, всему научитесь, там наука скорая.

— Займись им, взводный, — ровным голосом сказал он Карцеву и окинул взглядом стоящих кругом солдат. — Вольно, ребята!.. Ну как: австрияк не беспокоит?