Кирилл Левин - Солдаты вышли из окопов…

— Сорок лет служу государю, — продолжал волноваться Эверт, — отличен и заслужен, семеро детей у меня, и все это ставить на карту… Нет уж, слуга покорный!..

Вдруг он подобрал живот, сделался тоньше, вытянул руки по швам и склонил голову. В дверь широкой, свободной походкой уверенного в себе человека вошел высокий генерал, с темными бородкой и усами, тусклыми глазами и вяло опущенными уголками рта. За ним, немного отступя, следовал другой генерал — благообразный старик с толстым животом.

— Вот так-то, — раздраженно говорил высокий, помахивая длинной рукой. — Мне государь выговаривает, что мало шлем фронту снарядов… Это его Алексеев настропалил! А вы, Дмитрий Савельевич, как военный министр, должны всемерно мне в этой проклятой перевозке содействовать.

— Слушаюсь, ваше императорское высочество, — спокойно ответил Шуваев.

Великий князь Сергей Михайлович, увидев Куропаткина и Эверта, пошел к ним. Они ждали его, вытянувшись.

— Вот ругают мое артиллерийское ведомство, — с нарочитой грубостью сказал великий князь, — и в первую голову меня, как генерал-инспектора артиллерии! Говорят, что главнокомандующие фронтами отказываются наступать потому, что нет снарядов. А ведь я, господа, по рукам и ногам связан: на фронте распоряжается верховный главнокомандующий, в тылу — военный министр, вот и вертись между ними, как карась на сковороде!

Эверт еще больше вытянулся, у Куропаткина вырвалось что-то вроде нежного мурлыканья, и глаза подернулись прозрачным маслом.

Великий князь увидел входящего в зал Брусилова.

— А! — воскликнул он и шагнул навстречу Брусилову. — Здравствуйте, Алексей Алексеевич! — Он протянул руку. — Когда вижу вас, всегда вспоминаю, как вы манежили меня в своей кавалерийской школе. Чудесное было время! Без стремян, руки в стороны и марш-марш на барьер! Нет, право же, хорошо, хоть и трудно. Зато шенкель выработал — железный!

Брусилов стоял свободно, немного отставив ногу, и великий князь с непринужденностью светского человека заговорил о чем-то постороннем, не желая беседовать с Брусиловым на военные темы.

Двери поминутно открывались, входили генералы, начальники штабов фронтов, офицеры ставки. Появились рыжеватый генерал Сиверс с плотной, кирпичного цвета шеей — начальник штаба у Куропаткина, стройный, моложавый Квецинский — начальник штаба у Эверта, Клембовский. Бежали офицеры с бумагами, их догоняли другие, тоже с бумагами, — целый бумажный поток… Скользящими шагами прошел жандармский полковник, целомудренно покосился на великого князя, весь сжался в поклоне и бесшумно исчез за дверью.

Алексеев вышел из внутренней двери, скромно поклонился всем и тихо сказал:

— Государь идет.

Все задвигались, взволновались — будто ветер пронесся над рекой и вся она пошла зыбью. Царский скороход распахнул дверь и стал сбоку. Николай вошел с опущенными глазами, нерешительно остановился, коснулся двумя пальцами рыжеватых, табачного оттенка усов. Потом начал здороваться, обходя выстроившихся генералов. Тень скользнула по его лицу, когда он подходил к Брусилову. Брусилов всегда беспокоил его, — у него не было того придворного лоска и такта, который не позволяет говорить самодержцу ничего тревожащего и неприятного. Николай с раздражением и обидой вспомнил последний разговор с генералом на Юго-Западном фронте. Тогда на его стереотипный вопрос — есть ли у Брусилова что доложить ему, — тот прямо и резко ответил, что просит принять его для большого доклада, так как считает, что вверенный ему фронт может и должен наступать, а если царь не согласен с этим, то лучше всего было бы освободить его, Брусилова, от командования. «Теперь, если он опять будет требовать наступления, ему ответит Михаил Васильевич, — подумал Николай. — Пускай между собой и решают».

Военные дела мало его тревожили. Он считал, что это обязанности генералов, и если бы не настояния жены и Распутина, упорно твердивших, что великий князь Николай Николаевич обязательно захватит власть, он не заменил бы великого князя на посту верховного главнокомандующего, доставляющем столько беспокойства.

Поздоровавшись с генералами, Николай направился к председательскому месту за столом и вопросительно взглянул на Алексеева. Тот приблизился к нему и что-то шепнул. В эту минуту тихонько вошел Иванов, бывший главнокомандующий Юго-Западным фронтом, и смиренно стал у окна.

— Прошу садиться, — сказал царь, опустился в свое кресло и кивнул Алексееву: — Начинайте, Михаил Васильевич.

«Неужели же государь так ничего и не скажет? — подумал Брусилов. — Хотя бы несколько слов произнес».

Но Николай привычным жестом погладил усы и принялся вертеть в руках карандаш.

Алексеев приступил к докладу. Он говорил негромким, ровным голосом.

— Цель совещания главнокомандующих, созванного по приказу его императорского величества, — начал он, — выработать точный план боевых действий на тысяча девятьсот шестнадцатый год. К сожалению, наши возможности исключают одновременный удар всеми тремя фронтами…

Он остановился и обвел глазами сидящих за столом.

Шуваев сгорбился. Иванов нервно поглаживал бороду. Эверт грузно оперся локтями о стол, и на лице его было привычное, равнодушное выражение: «Все, все знаю, что ты скажешь… ничем не удивишь…»

Куропаткин кивал головой, то скорбно, то сочувственно. Брусилов хмурился, сплетенные в пальцах его руки лежали на столе. Он заметил, что Эверт даже не пошевельнулся, когда Алексеев заявил, что все резервы и всю тяжелую артиллерию положено отдать Западному фронту для нанесения главного удара на Вильно.

— Кроме того, — продолжал Алексеев, — решено (все отметили, что он говорил безлично о тех, кто принимал решения) часть сил перебросить на Северо-Западный фронт, который ударной своей группой, двигаясь с северо-востока, должен облегчить наше наступление на Вильно.

Тут он сделал маленькую паузу, наклонил голову, сильнее оперся руками о стол и быстро заговорил:

— Что же касается Юго-Западного фронта, который, как мы знаем, к наступлению не способен, — он почти незаметно повернулся в сторону Иванова, — то там должно придерживаться строго оборонительной тактики. — Глаза его скрестились с глазами Брусилова, в упор смотревшего на него, и он поспешно закончил: — Но как только обозначится успех других фронтов, то и Юго-Западный может по мере своих сил содействовать наступлению.

Он посмотрел на царя, и Николай, как школьник, врасплох застигнутый учителем, минутку трудно молчал и затем обратился к Куропаткину:

— Прошу вас, Алексей Николаевич…

Куропаткин проворно встал, низко поклонился. Вся его плотная фигурка со старчески свежим лицом и мягкими карими глазами излучала благодушие и честность. Говорил он быстро и легко, готовыми, круглыми фразами, и Брусилову вдруг показалось, что это щелкает какой-то особый человекообразный аппарат.