Людмила Харченко - Шел ребятам в ту пору…

Отец Володи Алексей Ковешников стал солдатом в начале войны. Под Харьковом попал в плен. Бежал. Вернули и избили до полусмерти. Другой раз бежал и еле живой добрался до родного села Старомарьевского.

— Да что они с тобой сделали, ироды проклятые! — причитала жена Анна Свиридовна.

Трое детишек испуганно смотрели с печки на отца и не узнавали его: худой-прехудой, глаза ввалились, черная борода, как у дядьки Черномора. Старшенький, белобрысый Вовка, двадцать девятого года рождения, шагнул к отцу от Толиной люльки, привязанной к потолочной балке, бочком обошел вокруг него, рассматривая знакомого и незнакомого человека. Когда отец снял сорочку, собираясь мыться, Вовка, взглянул на спину, из-под кожи выпирали ребра и все косточки позвоночника, а руки, словно палочки.

— Папань, фашисты сделали из тебя скелет. — Вовка сел на лавку у окна и воинственно посоветовал: —Надо было вам всем прикончить фашистов и бежать. Ты же шофер, посадил бы пленных солдат на машину и ходу…

Алексей Тихонович сердито посмотрел на сынишку, но сказал беззлобно:

— Давай-ка лучше на печку лезь.

Володя заморгал белесыми ресницами. «Он думает, сладко сидеть на печке, когда в селе полно фашистов?! Ладно, я еще докажу… Был бы живой дедушка Тихон, он бы рассказал тебе, как надо драться за Советскую власть, которую он завоевывал вместе с другими дедами».

В полумраке низкой хаты Алексей Тихонович увидел немецкие вещи на лавке, вздрогнул, спросил:

— Откуда они?

— «Хозяева» новые живут у нас, — пояснила Анна Свиридовна и налила в таз горячей воды из ведерного чугуна. — Меня на печку с детьми погнали, идолы проклятые, а сами на наших кроватях, будто на собственных. Жарят, парят себе всякую всячину, детишки заглядывают, а они их грязным веником по лицу бьют!

Когда отец стал мыться, Володя молча вышел из хаты. На улице он долго смотрел на дом, что стоял наискосок через дорогу.

Жили в нем люди, а теперь его захватили враги, выгнали хозяев и поселили тут свой фашистский штаб. Вовка вспомнил, как позавчера немцы привезли в машине двух советских солдат. «Или разведчики или партизаны», — решил он, потому что руки у них были связаны, а лица в крови.

«Куда они их дели?» — Володя перешел пыльную дорогу, заглянул через каменный забор. У сарая легковая машина и несколько мотоциклов. Из форточки маленького оконца тянулся зеленый шнур. «А это что? Связь?» Володя пошел по-над стенками дворов, искоса посматривая на тонкий зеленый шнур. Свернул в переулок — кабель тянулся в направлении железнодорожной станции. «Конечно, связь! И, наверное, важная!» Вовка решил довести дело до конца, проследить, куда она ведет.

Село оставалось за спиной. Село в две улицы, длиной в семь верст каждая, без всяких названий, просто Первая и Вторая. От Второй улицы грейдер бежал на гору. Гора тоже без названия, и речка, через которую проложен мост, тоже.

Летом, когда мать возвращалась с работы, Вовка обрадованно передавал ей младших сестренок — пока мать на работе, ему приходилось их нянчить — и бежал на речку ловить рыбу.

…Володя шел против холодного ветра. Чтобы укрыться от него хоть на минуту, он подставлял ему спину, и тогда перед глазами вставала крутобокая гора. Она слилась с нависшим серым горизонтом. Не рассекал вымощенный булыжником грейдер. Вовка любил смотреть на гору издали. Она переливалась всякими красками: то на нее ложились золотые солнечные блики и трава казалась ярко-зеленой, то от облачка падала тень, и тогда трава становилась темной, почти черной. А вершина натянется чуть не на километр — ровная как стол.

Вовка громко вздохнул: «Вот бы снова прыгнуть на какого-нибудь необъезженного „конька-горбунка“ и понестись на нем по любимой горе туда, где сливается небо с землей!» На этой горе он знает каждый овражек и бугорок, каждую тропку, протоптанную пастухами, каждый камень на дне овражка. На этой горе еще в прошлом году он объезжал жеребят для Красной Армии. Бывало, бригадир Василий Степанович Марков выпишет ему, Владимиру Ковешникову, наряд, чтобы дали жеребят из табуна, ну и идет он на свою любимую гору, довольный, что ему доверяют такое большое государственное дело.

Прыгнет он на резвого жеребенка, ухватится за гриву, ветер свистит в ушах, а тот как скаженный мчит его куда глаза глядят. Вовка только сильнее упирается босыми ногами в упругие бока жеребенка.

Скольких он объездил жеребят — и не счесть. Наверное, на конный взвод хватит, а может, на целую кавалерийскую дивизию. Сколько во взводе, а тем более в дивизии коней, Володя не знал, но, должно быть, хватило бы, если целых триста трудодней он заработал. А теперь вот сиди без работы и без школы. Володя вспомнил свой класс, конопатую Ольгу. Она сидела с ним за одной партой, и он иногда дергал ее за рыжую косу. Вспомнил деда Тихона. Дедушка всегда следил за тем, как он собирается в школу. «Галстук надень!» — напоминал дед и начинал ворчать, что они воевали за Советы, за жизнь свободную, за то, чтобы все стали грамотными. А мальцы вот так разбаловались, что не слушают старших и про свою пионерскую амуницию забывают. «Теперь и галстук не наденешь. Сразу прискипаются: „Маленький коммунист, стрелять!“. Вас бы всех скорее перестрелять!» — думал Ковешников, внимательно глядя на змеиную нитку кабеля.

Володя вошел в лесополосу, остановился, посмотрел на здание вокзала. Завтра он придет сюда, и уже не с пустыми руками. Быстро насобирал сухих веток — для маскировки — и вернулся в село.

…Хрясь! Володя посмотрел на топор, глубоко вошедший в землю. Оба конца разрубленного кабеля скрючились. Ковешников быстро спрятал топор под сухие заранее собранные ветки и припустил домой.

В это время в фашистском штабе СД полковник Эринтруп усиленно дул в телефонную трубку:

— Алло! Алло!

Но там, на другом конце провода, молчали.

Эринтруп выругался и, насупив брови, рявкнул дежурному:

— Вызвать солдат!

Уже у своего двора Володя заметил, как гитлеровцы садились в мотоциклы.

«Успел!» — в серых глазах мальчишки блеснул озорной огонек.

Мать накинулась на него:

— Где тебя носит? Беду ищешь? Толика лучше нянчь.

Молча Володя прошел в низкий сарайчик, обмазанный глиной, отвязал топор и спрятал его в кизяки, сложенные в углу.

Вышел из сарая, посмотрел на набухшее тучами небо. Неожиданно полоснула молния, ударил гром. Полил дождь.