Людмила Харченко - Шел ребятам в ту пору…

В кабине грузовика шофер и мальчик. Сразу можно определить, что это отец и сын. Оба с буйными русыми шевелюрами, полногубые, лобастые. И у Петра Александровича Жигайлова и у его двенадцатилетнего сынишки Васи карие внимательные глаза.

В кузове под зеленым брезентом снаряды. Мальчонка знал, что могло бы произойти, если бы в эти «огурцы» попала хоть одна малюсенькая фашистская бомба.

В смотровое стекло Вася видел дорогу: то ровную, то с кочками и ямками. На «трясучей» дороге, как окрестил ее Вася, лоб отца покрывался морщинами глаза прищуривались, губы плотно сжимались. В такие минуты Васька хоть выпади из кабины, отец не обратит внимания. Когда же «трясучка» оставалась позади и дорога опять становилась ровной, лоб Петра Александровича разглаживался, он косил взглядом в сторону сынишки и, улыбаясь, бросал:

— Пронесло!

Тогда и Вася легко вздыхал, начинал смотреть по сторонам. Степь и степь… Поля белесой, спелой пшеницы, массивы желтолицых подсолнухов, кукурузы.

Ох, ты! Вон в голубом небе, распластав могучие крылья, кружится орел. В школе мальчишки, рассматривая чучело орла, говорили, что это царь степей. Вот он тяжелым камнем стал падать вниз, что-то схватил в свой мощный клюв (никому бы не попадаться в него!) и взмыл в голубую высь.

Дорога была длинная-предлинная. Васильку надоедало сидеть в одной позе. Разморенный, он склонял свою светловолосую голову к правому боку отца и, незаметно для себя, засыпал. Петр Александрович спокойно держал правую руку на баранке, работал больше левой и думал о том, куда деть сына.

Уезжая в служебную командировку, он забрал его с собой. В село Садовое Сталинградской области. Там строили машинно-тракторную станцию. Петра Жигайлова назначили главным механиком. А с первых дней войны его перевели в десятый парк тяжелых машин.

Вася проснулся от крика: «Осторожнее! Это же раненые!»

Отца в кабине не было. Вася открыл дверцу. В кузов их машины солдаты и его отец поднимали на носилках раненых. Молодая женщина в военной форме и еще какой-то военный укладывали тяжелораненых рядышком на солому, накрытую серыми покрывалами.

Когда солдат разместили в кузове, медсестра скомандовала:

— Поехали!

Петр Александрович побежал к кабине.

— Василь, быстро садись! — крикнул он.

Мальчик пустился было за отцом, но вдруг круто повернулся назад и, подняв голову, чтоб услышала медсестра, закричал:

— Теть, можно я буду с вами? Помогать! Ну, можно?

На какое-то мгновение женщина заколебалась:

— Рано тебе еще. Да ладно уж!

Василий мигом вскочил в кузов, и грузовик тронулся. Примостившись в уголке, Вася с любопытством и жалостью смотрел на неподвижных солдат в окровавленных бинтах.

Война для Васи Жигайлова становилась реальностью, хотя он и не слышал еще ни одного выстрела.

После этой поездки отца и других шоферов перевели в танковую бригаду.

По прибытии на новое место Петр Александрович решительно направился к комдиву.

Урбан поднял голову, положил на военную карту карандаш.

— Разрешите обратиться, товарищ комдив? — и правая рука Жигайлова взметнулась к виску.

— Говори!

— Я с двенадцатилетним сынишкой, Василием Жигайловым. Позвольте оставить его при себе.

Черные брови Урбана зашевелились, сошлись у переносицы.

— Ты в своем уме? — прогремел комдив. — Будут же бои! В детский дом отправим сына. Никаких…

Договорить ему не дал сам виновник отцовской тревоги. Он вихрем влетел в комнату, без передыху выпалил:

— Товарищ командир! Дяденька! Оставьте меня с отцом. Не поеду я никуда. А отправите силком, сбегу все равно. И буду искать вас с отцом по всем дорогам, по всем боям. — Глаза мальчишки с мольбой смотрели на комдива.

Лицо Урбана подобрело.

— Так и быть, временно оставим тебя, Василий Жигайлов. Но только временно, понял? — Товарищ Урбан вызвал дежурного и приказал взять на довольствие Василия Жигайлова.

Пока шли занятия у солдат, Василий тоже не сидел без дела — ему поручалось доставлять начальству военные донесения. Зато когда у солдат появлялось свободное время, Василек встречал их радостным криком, за лазил на башню и по просьбе уставших танкистов: «А ну-ка, Василек, вдарь „барыню“», — лихо выстукивал каблуками по броне. Иногда он забирался в танк отца и все выспрашивал, что и как называется, как стрелять по врагам.

Танковая бригада, которой командовал полковник Урбан, стояла в бескрайних степях Калмыкии.

На исходе был сорок второй военный год. Конец декабря.

Дождались танкисты Урбана приказа о наступлении. Повели свои боевые машины на село Яшкуль.

Метельным, вьюжным вечером немцы справляли рождество. В Яшкуль советские танкисты вошли баз единого выстрела, выгнали фрицев на улицу в одном белье. С ходу взяли село Вознесеновку и двинулись на Элисту. А она в семи километрах от Вознесеновки. Преодолеть такое расстояние танкистам — раз плюнуть.

Василий Жигайлов — в танке отца. Он сдал экзамен на стрелка-радиста.

Мчались на Элисту, и Васильком овладела неуемная радость: он, ученик Элистинской средней школы № 1, барабанщик пионерского отряда, будет освобождать от фашистской нечисти свой город, свою родную школу. Улыбка не сходила с губ, хотя Василий и старался быть серьезным.

В двенадцать часов ночи, под новый тысяча девятьсот сорок третий год, танкисты Урбана ворвались в Элисту. У Дома Советов стояли три грузовые, под брезентом, машины — фашисты жгли и подрывали город. Опоздай на час советские танкисты, и взлетело бы в воздух красивое здание Дома Советов.

Первого января Элиста была освобождена от оккупантов. Город ликовал.

— Василек, а ну-ка вдарь «яблочко»!

И Василек взлетал на башню танка.

Петр Александрович довольно улыбался.

— Пап, можно я в школу сбегаю? — попросил Василек.

— Беги, только долго не задерживайся, — разрешил Петр Жигайлов.

В форме танкиста, в танкошлеме, то и дело сползавшем на лоб, бежал по знакомым заснеженным улицам к своей школе Вася Жигайлов. Еще издали увидел он ее развалины. От здания пахло гарью. Три года учился здесь Вася, три класса окончил. Враги спалили его школу.

Вспомнились стихи: