Марианна Долгова - У подножия старого замка

— Твой Бронек, пани Настка, всю жизнь боролся против таких негодяев, как этот Стефан, а ты хочешь отдать ему Ирену. Бронек тебе не простит… Она еще дитя, семнадцати нет. Креста на тебе нет, соседка…

— Не стыди меня, сосед. Я ей только добра желаю. Бронек как в воду канул, меня астма скоро в могилу загонит, что тогда будет с детьми? Стефан парень хороший, с таким не пропадешь. И он любит Ирену.

— Ничего себе хороший! Он наушничает немцам, поэтому его не трогают. Только не знают его жадности к деньгам. Говорят, он выносит из пекарни муку, мешки с сахаром и продает втридорога голодным полякам. Как это по-твоему называется, соседка?

— Мало ли что злые языки наплетут на человека. Я этим басенкам не верю. Он помогает ближним бескорыстно…

— Такие, как он, ничего бескорыстно не делают. Да что с тобою говорить, соседка! Вижу, тебя не переубедишь. Только что ты Бронеку скажешь, когда он домой вернется? — бросил напоследок дядя Костя и ушел, забыв попрощаться.

Дома он сказал Леле:

— Ольшинская совсем лишилась рассудка. Жаль девочку. Загубят они ее.

— Тогда Ирена останется у нас насовсем, — решительно заявила Леля.

Но пани Ольшинская каждый день присылала на фабрику Юзефа или сама приходила к Граевским и просила Ирену:

— Вернись домой. Пожалей сестер…

Ко всему прочему, их сосед фольксдейч Краузе снова начал грозить выселением из квартиры. Веселый домик с балконами, где жили Ольшинские, был приметным, выделялся среди других построек причудливой лепкой, украшавшей фасад, и светлой окраской. Стефан сумел уговорить Краузе не трогать Ольшинских, сказав, что Ирена его невеста и они вскоре поженятся. Стефан преподнес за это Краузе немало бутылок водки, и немец оставил на время Ольшинских в покое.

Ирена вернулась домой.

Казалось, что Гралево отрезано от всего мира, но и сюда дошли слухи о неудачах немцев на восточном фронте. Как-то раз, зайдя за Иреной к Граевским, Юзеф, радостный и возбужденный, сразу с порога объявил:

— Германское радио хвастало на всех перекрестках, что они возьмут Москву с ходу, да не вышло по-ихнему!..

— Тише ты! Еще кто-нибудь услышит, — замахала испуганно руками пани Граевская.

— Ничего, мать, мы тут одни. Пусть выкладывает, что знает, — сказал дядя Костя. — Говори, откуда узнал?

— Кто сказал, Юзю? — допытывались нетерпеливо и Ирена с Лелей.

— Это тайна. Так вот не вышло! — продолжал Юзеф уже тише. — И это для них тяжелейший удар, потому что они, проклятые, привыкли к тому, чтобы у них выходило! Не будет у них теперь покоя!

— Погоди, Юзеф! — остановила его Леля. — Откуда ты это узнал? Кто сказал?

— Неважно кто, — отмахнулся от нее Юзеф. — Важно, что это правда! И подумать только — русские оказались сильнее немцев. Чего доброго, они одолеют Гитлера.

— Одолеют, сынок, одолеют, — заверил дядя Костя. — И нам еще помогут разделаться с фрицами.

— Конечно, помогут! Тато тоже говорил, что русские наши братья и что нам с ними надо держаться вместе, — оживилась Ирена.

— Правильно, дочка, — сказал дядя Костя.

На следующий день Ирена с Лелей постарались, чтобы о разгроме немцев под Москвой узнала вся фабрика. С лета мастерскую головных уборов закрыли, и Леля тоже пришла на фабрику.

Фабрике за последнее время не хватало сырья. Директор и надзирательницы нервничали. Фабрика выпускала все меньше женских нарядных плащей, вместо них чинили простреленные, слипшиеся от крови военные плащи и плащ-палатки. Их привозили на фабрику целыми грузовиками.

За одним столом с Иреной и Лелей работали еще две школьные подруги Марина и Зося. По-разному жилось этим четырем девушкам, но судьбы их были похожими.

Высокая худенькая Марина часто болела. На ее тонком, заострившемся лице пылал нездоровый румянец. Марина то и дело мучительно кашляла. Едкий, пропитанный скипидаром и резиной воздух фабрики убивал ее.

Красивая, пышнотелая, с кудрявыми темными волосами Зося недавно овдовела. Ее мужа замучили в гестапо. И Зося осталась с двухлетней дочкой Данусей, ради которой готова была вынести все. Зося могла часами рассказывать подругам, как ее Дануся играет в куклы, как смеется, как забавно усваивает новые слова. «Такая славная, такая умная, ну прямо вылитый Хенек», — повторяла она по нескольку раз в день.

Но самой красивой и веселой среди подруг была, конечно, Леля. Будь она босиком и в старом залатанном платье или в нарядных туфлях, подаренных отцом накануне войны, походка ее одинаково горда и изящна. Лелины глаза искрились, словно два темных озерца в солнечный полдень. Глядя на подругу, Ирена не раз задавала себе вопрос: откуда в этих огромных цыганских глазах столько непонятной внутренней силы?

Леля любила и умела петь. Подругам нравился ее низкий, чистый голос. Леля знала множество песен, многие из них сочинила сама. Пойдет, бывало, с Иреной в лес, вернется оттуда с новой песней. Побывает на лугу — и снова песня. Все умела высказать Леля словами песни: и красоту природы, и любовь, и ненависть.

Во время получасовых обеденных перерывов, заметив усталость подруг, Леля вдруг предлагала:

— Хотите, я вам спою?

И, не дожидаясь ответа, начинала:

И от ее тихих песен сразу становилось легче на душе, забывалась даже невыносимая вонь фабрики.

Леля научила подруг хитрить и увиливать от работы. Когда у кого-нибудь на руке образовывалась от клея маленькая ранка, девушка, не задумываясь, соскабливала на нее окись меди с немецких пфенингов. На следующий день рука опухала, нарывала, поднималась температура. И надзирательницы, страшась заразы, отсылали больную домой. Ранка заживала медленно. Ради осторожности подруги никогда не «болели» все сразу.

В конце лета пани Ольшинская полоскала в реке белье. Дни стояли теплые, но вода в Дзялдувке была ледяная от бивших на ее дне ключей, и пани Ольшинская простудилась. Подточенный нуждой и болезнями организм уже не смог справиться с новым тяжелым недугом.

Ирена ночами сидела у постели матери, меняла компрессы, поила липовым отваром, растирала скипидаром. В одну из таких ночей Ирена задремала. Мать разбудила ее и сказала слабым голосом:

— Я умираю, дочка. — Отдышалась немного и зашептала снова: — Выслушай меня до конца. Одна ты все равно не прокормишь троих детей и себя. Прошу тебя, Иренко, будь великодушной, послушайся меня, выйди замуж за Стефана.

— Не могу, мамо, — взмолилась Ирена. — Я буду работать день и ночь, только не заставляйте меня выходить за него замуж.