Марианна Долгова - У подножия старого замка

В одну из таких морозных ночей в конце ноября Ирена услышала, как к дому подъехала машина. «Наверно, к Краузе», — подумала она. Но на лестнице, ведущей на чердак, послышались тяжелые шаги и через минуту в дверь каморки забарабанили.

— Открывай! — Ирена узнала голос Краузе.

Она вскочила с постели, кое-как натянула платье, но дверь не открыла. Стояла, прижав руки к груди, ноги ее стали словно ватные.

Дверь выломали, и два здоровенных полицая и Краузе, светя карманными фонариками, ворвались в каморку, схватили Ирену и поволокли к лестнице. Проснулись сестренки, подняли крик, плач. В одних рубашках, босиком Халина и Ядвига выбежали на крыльцо и увидели, как их сестру втолкнули в большой фургон. Ирена услышала их душераздирающий крик:

— Ирка! Ирка!

— Куда вы ее увозите? Куда?

И довольный возглас Краузе:

— Наконец-то я разделался с этой чертовкой!

В фургоне Ирена упала на что-то мягкое. Послышался стон. Нащупав пол, Ирена села. В ее ушах звенел отчаянный крик сестер:

— Ир-ка! И-и-р-ка-а!..

Взвыл мотор. Машина рванулась с места и через мгновение уже неслась на большой скорости. Ирена тщетно пыталась угадать, куда их везут. Дороги близ Гралева она хорошо знала, но машина ныряла в какие-то колдобины, кренилась на ухабах, видимо, уже где-то далеко за городом.

В фургоне была кромешная темнота. По голосам, вздохам и стонам Ирена догадалась, что в машине в основном женщины. Прислонившись к чьему-то теплому плечу, Ирена только теперь почувствовала холод. Ее взяли в одном тоненьком платье. Сбоку сильно дуло, и она плотнее прижалась к своим попутчикам.

Ехали долго. Наконец машина остановилась, открылась дверь и сбившихся в кучу людей ослепил яркий свет зимнего утра. Конвоиры окружили фургон, подталкивая людей дулами автоматов, закричали:

— Выходи по одному! Быстрей! Быстрей!

Когда люди, помогая друг другу, вышли из машины, их выстроили по двое и погнали бегом к станционным постройкам. Все это происходило в таком темпе, что Ирене не удалось прочесть даже названия станции. Ей только показалось, что это была Илава. Потом их загнали в холодные грязные вагоны и закрыли двери на засовы.

В вагоне, в который попала Ирена, было не меньше ста человек. Маленькие, обмотанные снаружи колючей проволокой оконца еле светились, люди задыхались от тесноты и смрада. По обрывкам фраз Ирена поняла, что этот поезд шел с далекой Украины и подбирал по дороге все новые партии рабочей силы для рейха.

Многие люди так ослабли, что уже не поднимались. Они полулежали на коленях друг у друга, или сидели, прислонившись спиной к стенам вагона. Беззаботному перестуку колес вторил негромкий тягучий стон. Ирена опустилась на пол у дверей и закрыла глаза. Из головы не выходила мысль о сестренках. Если пани Граевская не заглянет к ним, они погибнут. Или того хуже — Халинку и Ядьку тоже увезут в Германию и воспитают по-своему. Они еще маленькие и глупые…

Ирена незаметно задремала. Проснулась от нестерпимого холода. Сжалась в комок — не помогло. Почувствовав, как она дрожит, какая-то женщина, сидевшая рядом, набросила ей на плечи край грязного одеяла.

— Спасибо, — поблагодарила Ирена.

Так прошел день.

Во вторую ночь пути умерли две женщины. Их положили в углу вагона и прикрыли снятыми с них пальто.

На четвертый день поезд попал под бомбежку. Самолеты с воем проносились над крышами вагонов, бомбы рвались совсем рядом. Осколки пробивали стены, и узники в панике метались, давили друг друга, пытались открыть дверь. Когда самолеты улетели, в вагоне оказалось трое убитых и несколько раненых. Вскоре от ран и голода умерло еще четыре человека. Трупы складывали в углу вагона. При толчках они постукивали, как деревяшки. К привычному смраду прибавился сладковатый запах разлагавшихся тел.

Ирена давно потеряла счет дням и часам. Временами ей казалось, что она теряет сознание. Усилием воли Ирена отогнала одолевавшую ее дремоту. Надо что-то делать, иначе гибель… Она вспомнила Лелю, и вдруг ее осенило. Песня! Она не раз выручала ее подруг, когда становилось невмоготу на фабрике дождевиков. Голосок у нее хотя и верный, но слабенький. Куда ей до Лели! А может, все-таки попробовать?

И Ирена решилась. Пошатываясь от слабости, она поднялась, оправила платье, откинула упрямым движением головы светлую волну волос и запела. Сначала тихо, неуверенно, будто про себя, но постепенно голос окреп, набрал звук и силу. Ирена пела все подряд: о королеве Ванде, дочери Крака, которая не захотела взять в мужья немца и предпочла любви чужеземца смерть в волнах Вислы, и свою любимую «Роту»:

Что это?!

Ирена с радостью увидела, как люди в вагоне стали подниматься на ноги и, поддерживая друг друга, выпрямляли согнутые плечи, брались за руки и подхватывали мотив. Не всем были понятны слова песни, но одно было бесспорно — она их объединяет. И песня звенела, ширилась. Ей стало тесно внутри душного вагона, и она вырвалась через крошечные окошки на волю. Ее подхватили в соседних вагонах. Услышали и конвоиры, застучали в стены прикладами, заорали в смотровые оконца:

— Молчать! Стрелять будем!

Но остановить песню было уже невозможно. Молодая черноокая украинка забарабанила в дверь кулаками и что было сил закричала:

— Откройте, гады! Дайте хлеба, воды! Слышите?!

По крыше забегали охранники. Поезд остановился. Уже изо всех вагонов слышались разноязычные проклятия, требования:

— Хлеба, воды! Хлеба, воды!

Дверь вагона приоткрылась. Конвоиры, зажав платками носы, вытащили из вагона трупы. Потом бросили узникам несколько буханок хлеба и дали два ведра воды.

Теперь Ирену часто просили петь. И она пела, сколько хватало сил, часто думая при этом: «Мне бы Лелин голос!» Ирену полюбили, как могли, заботились о ней. Люди в вагоне были разные. Одни делились последним куском, но были и такие, кто мог вцепиться в горло любому из-за корки хлеба. Эти ели тайком. Но даже их покоряла душевная, не слишком умелая песня польской девушки.

Поезд шел все медленнее, часто останавливался на глухих разъездах и пропускал вперед другие составы. Заметно потеплело, стены вагона покрылись изморозью. Ирене почудилось, что она слышит голоса корабельных сирен. «Или я схожу с ума, или действительно близко море? — подумала она. — Вот опять гудит».

Двенадцатая ночь пути подходила к концу. Утром впервые за много дней дверь распахнулась во всю ширь, и в вагон ворвался запах свежего морского воздуха.