Марианна Долгова - У подножия старого замка

— Москали? Что вы, тато! — испугалась Ирена. — Это же наши враги, дикие азиаты и безбожники.

— Чушь, дочка! — засмеялся отец. — Вам в школе морочили головы, а ты, глупенькая, верила. Именно у русских нам надо поучиться…

Отец не закончил фразу — на пороге комнаты стояла мать. Она была бледная, глаза у нее горели. Отец посмотрел на нее с тревогой и попросил:

— Сходила бы к доктору, Настка!

— Зачем?

— Так ведь ты больна…

— Это все из-за тебя. Ты пропадаешь по вечерам, и я все время боюсь, что к нам ворвется «черный дьявол» и тебя заберут. Мне страшно, Бронек. Я не сплю по ночам, все слушаю… А теперь еще и Ирену с пути сбиваешь. Пожалел хотя бы детей.

— Прости, Настка, и пойми: мне нельзя иначе. Нельзя подводить товарищей, которые мне верят. И дочке полезно знать правду. — Отец обнял мать за плечи.

— Ты, неугомонный, довоюешься! Чует мое сердце, — вздохнула мать.

Когда прошли первый страх и оцепенение, гралевцы все чаще стали задумываться и спрашивать друг у друга:

— Как это случилось, что наш город сдался гитлеровцам без единого выстрела?

— Нас предали, — предполагали одни.

— Еще в августе был разработан план эвакуации Гралева, — припоминали другие. — Выходит, власти знали, что города им не удержать. Городская знать удрала, а нас оставили на погибель, на издевательства.

— Да и в лагере, в основном, одни евреи и пленные солдаты. Куда же делись польские офицеры? Неужели их всех расстреляли? — допытывались третьи.

— Как бы не так! Сбежали.

Ирена и Леля жадно слушали разговоры, только не понимали, кто прав. И как могли сбежать офицеры: такие гордые, красивые, похвалявшиеся своей смелостью.

— Дядя Костя, вы у нас человек сведущий, — обратилась Ирена к Граевскому, — правда, что польские офицеры предатели и трусы?

— Это почему? — удивился Граевский.

— Испугались немцев и сбежали.

Граевский внимательно поглядел на Ирену и дочь, вздохнул и сказал:

— Люди разное болтают. Впрочем, о некоторых офицерах говорят правду — сбежали. Незадолго до начала войны я гостил у родственников. Шел утречком мимо офицерских домов и видел, как солдаты грузили на машины большие ящики, узлы и чемоданы. Когда машины были уже полны, в кабины втиснулись офицеры с женами, с детьми. Жара, а офицерши в мехах… Я подошел к солдатам и спросил: куда, мол, подались господа офицеры? Солдаты пожимали плечами и молчали. Один из них сказал неуверенно: «Офицеры уехали на месяц в летние лагеря». «В лагеря? С женами, детьми и имуществом?» — усомнился я…

Граевский помолчал с минуту.

— Но не думайте, девочки, что все офицеры такие. Наша Польша не была подготовлена к войне, это верно. Но в армии было много героев-солдат и верных офицеров. Ведь остались с народом такие герои, как майор Сухарский, командир Вестерплатте, и тысячи других.

Незадолго до Нового года, поздним вечером, когда сестренки, отец и Юзеф уже спали, а Ирена с матерью домывали на кухне посуду, в дверь громко постучали. Мать, побелев от испуга, прижала руки к груди — и ни с места. Ирена подошла к двери и спросила:

— Кто там?

— Открывай, — потребовал сердитый, нетерпеливый мужской голос.

— О, боже, наверное, немцы, — прошептала мать и без сил опустилась на табуретку.

Ирена кинулась в комнату к отцу, затормошила его и закричала:

— Вставайте, тато, немцы!

Дверь слетела с петель. На кухню ворвался сам «черный дьявол» с двумя полицаями. Они грубо оттолкнули пани Ольшинскую и ринулись в спальню.

Ольшинский сидел в одном белье на краю постели и щурился от яркого света направленного на него фонаря. Отто Шмаглевский, играя толстой плеткой, которую всегда носил с собой, издевательски проговорил:

— Ну что, старый мазур, председатель народной рабочей партии, не ждал гостей, а?

— Таких, как ты, не ждал.

— А ну, встань, бунтовщик, и показывай, куда спрятал ваше проклятое знамя! — потребовал Отто.

— Какое знамя? Не понимаю, — зевнул Ольшинский.

— Врешь, мазур!

— Ищи, если не веришь.

— Ну, погоди! — И Отто с полицаями принялись переворачивать всю квартиру. Пораскидали постели, вспороли тюфяки, перетрясли все белье, одежду, взломали кафельные печи.

Ирена стояла рядом с отцом и смотрела полными ужаса глазами на этот погром. Она не знала, что отцу удалось надежно спрятать знамя еще в первые дни войны, и все боялась, что немцы вот-вот наткнутся на это красно-малиновое с белым орлом и золотыми лозунгами полотнище.

Когда Отто рванул на себя дверцу шкафа, на пол вывалилось несколько старых книг. Поднял одну из них, самую толстую. Это была немецкая книга о Вильгельме II «Унзер кайзер» («Наш король»). Шмаглевский почтительно положил книгу на полку, спросил у Ольшинского:

— Откуда она у тебя?

— Это книга моего отца. Он получил ее от самого кайзера за хорошую службу на флоте. Там надпись.

Отто вновь взял книгу и прочел пожелтевшую надпись, заверенную огромной королевской печатью. Хмыкнул и сказал полицаям:

— Кончайте обыск! Тут надо разобраться…

Немцы ушли, но утром явились снова. Ольшинский собирался на работу.

— Ну, вот мы и разобрались, — объявил ему с ехидной ухмылочкой Шмаглевский. — Идем с нами! Оказывается, по тебе давно веревка плачет. И теперь тебе даже наш кайзер не поможет.

Полицаи схватили Ольшинского и поволокли к выходу. Пани Ольшинская, обезумев от горя, цеплялась за куртку мужа и в отчаянии спрашивала:

— Куда вы его уводите? Куда?!

— Пошла прочь, стерва!

— Успокойся, Настка! Я скоро вернусь. Береги детей.

Уже в дверях отец повернулся к застывшей в испуге Ирене, улыбнулся ей и сказал:

— Будь молодцом, дочка! Помогай тут матери…

Без отца дом осиротел. Ирена не могла привыкнуть к тому, что не слышит его шагов, добродушной перебранки с матерью и кашля по утрам. Ей все время казалось, что вот-вот откроется дверь, и отец войдет в дом, как ни в чем не бывало. Загремит сапогами, бросит на деревянный топчан пиджак, потянется до хруста в костях, доставая при этом головой газовый рожок под потолком, сядет у стола и первым делом спросит у Ирены:

— Ну, дочка, чем ты меня сегодня порадуешь?

Суровый с виду, он становился мягким и добрым, когда разговаривал с детьми. Ему можно было поведать все. Отец возвращался с работы, и в квартире становилось светлее и уютнее. От отца пахло потом, сосновой стружкой, пальцы его дрожали от усталости, когда он набивал свою потухшую трубку. Часто трубка вываливалась изо рта, и отец засыпал, пока Ирена рассказывала ему о своих успехах в школе. Мать, добродушно причитая, снимала с него сапоги и вдвоем с Иреной укладывала спать. Отец открывал глаза, и лицо его расплывалось в виноватой улыбке.

— Ладно, Иренко, мы с тобой завтра поговорим…