Александр Проханов - Военные приключения. Выпуск 4

За время моих контактов с членами кооператива я имел возможность глубоко изучить принципы его деятельности, познакомился практически со всем коллективом, с наиболее активными внештатными помощниками, с массой удовлетворенных клиентов, но о Председателе мне удалось узнать обидно мало, приподнять завесу над его прошлым, да и настоящим, тоже не удалось. Я собрал о нем только отрывочные сведения, но и то с большим трудом. Когда-то он был довольно известным человеком, вероятно, даже крупным общественным и политическим деятелем, и вроде Героем Труда, а может быть, и Союза. Он воевал десантником во Вторую Отечественную, восстанавливал и поднимал, возводил и перекрывал, отстаивал и прокладывал, боролся и побеждал, и все это, как теперь выяснилось, совершенно напрасно. Поэтому он и взялся за организацию такого странного кооператива.

С е м н а д ц а т о г о я н в а р я произошло весьма знаменательное событие — кооператив «Справедливость» обслужил первого клиента. Им оказался детсадовский малыш, которому по случаю дебюта были торжественно вручены игрушечный лук со стрелами, петушок на палочке и почетное свидетельство за номером один, где на обложке были изображены весы с находящимися в строгом равновесии чашками, на которых лежали два абсолютно одинаковых глаза.

Жалобу малыша принял сам Председатель, под стенограмму, в присутствии всех секретарей-исполнителей, выстроившихся по-военному вдоль свободной стены.

Клиент, по его собственным словам, пришел «наябедничать» на воспитательницу Марь Иванну за то, что она «дерет за ухи, кричит и шлепает по затылку».

— Ну что же, — резюмировал Председатель, подписывая распечатанную стенограмму, — случай не сложный. Как раз для начала. Однако, учитывая важность сегодняшнего события, которое, надеюсь, задаст тон всей нашей дальнейшей деятельности, поручим проверку и исполнение секретарю-один.

— Есть, — сказал правофланговый в строю красивых молодых людей и сделал шаг вперед. — Разрешите приступить?

— С Богом! — напутствовал его Председатель.

Номер первый взял малыша за руку и повел его к дверям. Все смотрели им вслед, словно держа на них равнение.

По дороге в детский сад между секретарем и клиентом состоялся небольшой разговор, прерываемый время от времени поочередным облизыванием петушка.

— А ваша Марь Иванна всех дерет за уши или только тебя?

— Всех. Она нас и в столовую, и на занятия за ухи водит.

— За уши, — поправил секретарь.

— Ну — за уши, — согласился клиент и хрупнул петушиной головой.

— Всех сразу? — удивился секретарь.

— Нет. Который первым идет, того и за ухо. А остальные — на цыпочках и без разговоров за ним. Вовочке Баулину больше всех достается, он самый большой и всегда впереди стоит. А мне — меньше всех, я почти что самый мелкий. А Ляльку Ерохину она совсем не обижает, у Ляльки папа главный милиционер, он ей покажет.

— А у тебя кто?

— А у меня в командировке.

— Понятно. Ну, иди в группу, я сейчас тоже к вам приду, переоденусь только.

Через полчаса на территории детского сада появился приветливый молодой человек в хорошем пальто, которое очень ладно сидело на нем, как на отставном военном. Молодой человек весело поиграл с детишками, о чем-то их при этом расспрашивая. Когда на него обратили внимание взрослые, он представился новым инспектором гороно и попросил весь коллектив садика собраться в зале, чтобы он мог рассказать о новых методических разработках по воспитанию подрастающего поколения.

Детишки привычно расставились по группам вдоль трех стен зала, а у четвертой сгрудились заведующая, музыкальный руководитель, воспитатели, нянечки, в общем, практически весь персонал садика, кроме дворника, который зимой исполнял по совместительству обязанности истопника и Деда Мороза и к которому у детей не было никаких претензий, кроме искренней любви.

Молодой человек поискал глазами Марь Иванну, очень большую, массивную женщину с коровьим выменем вместо груди, подошел к ней и сильно взял ее за ухо железными пальцами. Марь Иванна вскрикнула. От нее запахло потом и щами, немного вином и очень сильно не дошедшими до детишек мандаринами.

Молодой человек, вежливо улыбаясь, повел бедную Марь Иванну, держа ее за ухо, по кругу, вдоль всех стен зала, перед всеми ребятишками и взрослыми. Он шел не спеша, размеренно, чтобы всем было видно происходящее поучительное событие, но Марь Иванна все-таки немного отставала от него, тянулась за ним вывернутой головой, нелепо махала руками, роняя с ног растоптанные шлепанцы.

Детишки визжали от восторга. Взрослые остолбенели. Они даже не смогли, пораженные неожиданной дикостью этого зрелища, вымолвить ни слова протеста, когда молодой человек вывел Марь Иванну в центр зала и, опуская вниз правую руку с зажатым в ней распухшим и красным ухом, медленно поставил ее на колени.

— Не надо обижать маленьких детей, — громко и спокойно изложил молодой человек новые методические разработки. — Ведь они вырастут. И станут сильными и жестокими.

Он выпустил ухо, и Марь Иванна брякнулась на ковер. А молодой человек, достав белоснежный платок, легонько вытер им пальцы, вернул его в нагрудный карман пиджака и вышел в коридор, ступая строевым шагом. Там он снял трубку телефона, набрал номер и сказал: «Это первый. Отметь карточку за номером один и доложи Генералу об исполнении».

Марь Иванна тем временем, хотя и была почти без чувств, нашла все-таки в себе силы провизжать, чтобы вызвали милицию.

— Какую тебе милицию? — резонно возразила заведующая. — Как ты с ней будешь объясняться? Расскажешь, что детей лупишь, что фрукты их жрешь, что форточки наискось открываешь, чтобы они простужались и побольше дома сидели? Что своего кобеля в детские спальни водишь? И что тебе за это, как дрянной девчонке, надрали уши?

— Но это же издевательство, — всхлипнула Марь Иванна.

— Как посмотреть, — мудро рассудила заведующая. — Надевай, Машка, тапочки и пиши по собственному желанию.

Вот таким образом оказал обществу первую услугу кооператив «Справедливость».

Здесь я вынужден прерваться, чтобы вместе с возмущенными читателями задать вопрос: а не слишком ли? В наше время, в эпоху милосердия, гуманизации — и такая черная жестокость?

— Жестокость? — переспросил Иван. — Как можно всерьез говорить о жестокости по отношению к жестокому человеку? Причем жестокому к детям — самым беззащитным членам нашего общества…

— Подожди, скажи честно: осуществляя эту так называемую акцию, не испытывал ты хотя бы чувства жалости, не пришлось тебе что-то переступить, сломать в себе? Что ты почувствовал? Только честно, повторяю.