Николай Кожевников - Гибель дракона

Но 4 сентября 1941 года германский посол в Токио господин Отт писал в Берлин:

«Ввиду сопротивления, которое оказывает русская армия такой армии, как немецкая, японский Генеральный Штаб не верит, что сможет достичь решающего успеха в войне против России до наступления зимы. Сюда также присоединяются неприятные воспоминания о Хасанских и Халхин-Голских событиях, которые до сих пор живы в памяти Квантунской армии. Императорская ставка недавно приняла решение отложить военные действия против Советского Союза до зимы».

16 октября 1941 года премьер-министр Тодзио создал новое правительство и подписал приказ о начале военных действий с Россией.

Но Москву германская армия не взяла. Пришлось назначить новый срок — Сталинград. Правящие круги сгорали от нетерпения. Концерн Мицуи торопил Тодзио. Юристы домов Сумитомо, Мицубиси и Ясуда каждый день являлись на прием. А однажды... Однажды тот же генерал Аратаки из отдела разведки — один из крупных акционеров Мицубиси — посетил премьера. И через несколько дней японцы громили Пирл Харбор.

Война на Тихом океане началась крупными победами. Американцы в панике отступали, оставляя вооружение и боеприпасы. Генерал Макартур, бросив гарнизон, с группой офицеров бежал из Батана.

Решающая победа была уже где-то рядом. Тодзио торжествовал. Наступала очередь двинуть армии на Россию. Но сомнения все-таки брали премьера. И угрюмый шифровальщик, посасывая потухшую трубку, передавал в Берлин унылое послание рыжего Отта:

«Вступление Японии в войну против Дальневосточной армии, которая все еще считается сильной в боевом отношении, нельзя ожидать раньше весны. Упорство, которое проявил Советский Союз в борьбе с Германией, показывает, что даже нападением Японии в августе или сентябре нельзя было открыть дорогу на Сибирь в этом году».

В Берлине были недовольны. 15 мая 1942 года Риббентроп телеграфировал немецкому послу в Токио:

«Передайте правительству Японии: Ваш боевой нейтралитет с Россией, при котором она держит войска на Восточной и Северной границах, значительно облегчает наш труд в войне против России. Падение Сталинграда — вопрос нескольких месяцев. Если сейчас Япония не откроет фронта, она лишится Приморья. Русские армии подходят к катастрофе».

Летом 1942 года было закончено перевооружение Квантунской армии, насчитывавшей миллион активных штыков. Уже заучены русские слова: «сдавайся», «руки вверх», «вы окружены». Немецкие инструкторы торопили с выступлением. И вот к границе Советского Союза потянулись полки и дивизии, давно ждавшие команды в ближнем тылу.

Злая пыль плыла над дорогами Маньчжурии.

Лето 1942 года выдалось в Забайкалье знойным. Белое солнце медленно проплывало в прозрачно-сером небе, источая одуряющий зной. К середине июля выгорели травы. Пожелтевшие сопки стали похожи на песчаные барханы, бесконечной чередой уходившие в мглистую даль. Ручейки, болота, мелкие речушки пересохли. Ил, крошась, курился едкой пылью. Земля покрылась трещинами. Росы не выпадали.

Всё живущее в степи спряталось или бежало. Монголы со стадами откочевали к Досатую и Аргуни. Следом за стадами шли волки, жирея от падали. За волками потянулись степные орлы-стервятники. Торбаганы — коренные обитатели степей Забайкалья — выползали из нор только ранним утром или поздно вечером.

Старожилы ждали грозы.

Утро было обычным, мглистым и душным. Но в полдень на горизонте показались иссиня-черные тучи. Резкими порывами пролетел над степью горячий ветер, поднял пыль, и она заволокла небо. Донеслись приглушенные раскаты грома. Тучи приближались с ужасающей быстротой. Грязновато-серые по краям, они свивались в чудовищные спирали и воронки, принимая зловещий фиолетовый оттенок. Пыль и тучи, будто перемешавшись, скрыли солнце. День померк. Наступили сумерки, изредка освещаемые зеленоватыми вспышками молний.

Когда начали падать первые тяжелые капли дождя, командир полка Сгибнев и комиссар Подгалло стояли на крыльце полкового штаба. Они собирались обедать, но буря задержала.

«Тук! Тук! Тук!» — тяжело и редко стучали капли по железу крыши. «Пух! Пух! Пух!» — падали капли на дорогу, выбивая темные точки и поднимая крошечные облачка пыли. Через минуту дождь прекратился, и вновь все замерло. Лишь тучи вихрились, сталкиваясь и все ниже опускаясь над сопками. Стало нестерпимо душно. Издалека донеслось тревожное ржание лошади, и словно в ответ на этот одинокий звук, сотней орудий грохнул раскат грома. Хлынул ливень. По колеям дороги побежали мутные ручьи. И когда Подгалло взглянул в сторону пади, он невольно вскрикнул: там, где минуту назад мирно желтели травы и зеленели кусты шиповника, катились волны быстрого потока. Вода прибывала на глазах, поток разбухал, становясь с каждой минутой все грозней, все стремительней. Вой ветра, шум потока, раскаты грома, крики людей и животных, нарастая, слились, наконец, в оглушительный гул.

Потянуло холодом. Воздух, насыщенный влагой, посвежел. Стало легче дышать.

— Вот это ливень! — Сгибнев удивленно глядел на бушующую воду. — А ты говорил — наводнения раз в сто лет.

— Ну... когда это было сказано, — недовольно отозвался Подгалло, ероша короткий ёжик седых волос и думая о чем-то своем. — Мне кажется, — вздохнул он, — надо ждать сюрприз.

— Миноносцы поплывут? — усмехнулся Сгибнев. Комиссар не ответил на шутку.

— Караульные посты у нас по краю пади, — заметил он. — Надо бы снять.

Дежурный по полку, прервав разговор, доложил: в колхозе «Памяти Лазо» затопило заимку, размывает склады с горючим, гаражи с сельскохозяйственными машинами, комбайн унесло, перевернуло трактор, председатель просит помощи.

— Объявите тревогу, — выпрямился Сгибнев. — Начальнику караула снять опасные посты. Дежурный взвод — к штабу, — он обернулся к Подгалло, от недавнего благодушия не осталось и следа. — Пошлем этот взвод к заимке.

Комиссар наклонил голову, соглашаясь:

— Хорошо. И пойдем к людям. Ты — в батальоны, я — в спецподразделения.

— Дежурный! — крикнул Сгибнев в открытую дверь. — Коней. Мне и комиссару.

— Нужно было помочь колхозникам перенести постройки, — комиссар, казалось, говорил сам с собой. — Нехорошо вышло.

Сгибнев рассердился:

— Что могли — сделали, А если бы у нас пушки остались в пади?

Подгалло вздохнул. Пушки пушками. Но и хлеб нужен. Без машин его не уберешь.

От конюшен уже скакали два всадника, ведя в поводу оседланных лошадей.

— Через час будь в штабе, — Сгибнев взялся за перила, с пальцев потекла вода. — К пятнадцати ноль-ноль получим приказ. Звонили из дивизии.

Коноводы остановили мокрых, дымящихся коней у крыльца. Те прядали ушами и беспокойно жались к зданию, стремясь спрятаться от хлестких струй.