Николай Кожевников - Гибель дракона

— Хочешь, чтобы и дети твои так же гнили? Да?

Петровский поник головой.

— Дети... дети... дети... — зашептал он. — Двое у меня было.

В камере повисла тишина. Лизе казалось: каждый теперь думает о себе, о своем горе или, может быть, мечтает о доме. Молчание прервал Петровский:

— Ну, дети. И что?

— Дети, — сказал человек без имени, приподнимаясь на локте, — проклянут. За слабость проклянут.

— И будут правы, — ненавидяще закончил Демченко. — Хотя бы одного... убить, — добавил он тихо. — Умереть не даром. Ты же русский, Петровский! Ты должен далеко вперед глядеть!

— А что я?.. Я.. — Петровский замолкал, уныло звякнув цепями. Два месяца — шестьдесят одни сутки — изо дня в день эти разговоры.

Однажды Лиза сказала Петровскому:

— Ты вредный, Петровский. Вот он, — Лиза кивнула на Демченко, — прав. Без него я умерла бы. Как и ты. Заживо.

— Может быть, — ответил Петровский, и в голосе его не было ни гнева, ни обиды.

— Зачем «может»? — удивился Цзюн Мин-ци. — Ты совсем умер. Японцу такой и нужен. А мы, — он показал на всех, — будем бить. Так я сказал? — обратился он к Демченко. — Ты русский солдат. Ты — шанго, — немного подумал и добавил. — И русские тоже разные бывают.

— Мне жалко, что я раньше не понимала, — голос Лизы дрожал, — что нельзя жить в одиночку, для себя только. Вот ты убежал от Бакшеева — зачем?

Петровский неопределенно махнул пальцами:

— А зачем я против русских воевать буду? Я же не фашист.

— Ага, не фашист, — вмешался Демченко, — это верно. Ну, а чего же ты сейчас-то такой?

— А какой? Что не говорю, то бестолку?

— Как бестолку? — возмутилась Лиза. — Не бестолку. Что же я — не человек, что ли? Разве я не могу... — голос ее прервался, — не могу бороться против фашистов японских, как и вы все?

— Эх, барышня, барышня... — начал было Петровский, но его прервал человек без имени:

— Молодец! Ты настоящий человек! Бить надо! До смерти бить!

Петровский сидел задумавшись и молчал.

И Лиза задумалась. Сейчас ей было над чем подумать: свои девятнадцать лет прожила она, боясь всего: то полиции, то японцев, то шпиков из эмигрантских «союзов». А теперь перед ней открывался новый мир, мир борьбы. И ненависть стала иной, словно Лиза иными глазами увидела своих мучителей. Они стремятся уничтожить все, что хоть сколько-нибудь мешает им властвовать. И она из страха перед ними почти что служила им! Но это кончилось. Если бы сейчас хоть на день вернуться домой, она многое сказала бы отцу... и Михаилу. И никогда бы она не смирилась. Как могла она плакать перед врагами? Ненависть! Только ненависть!

Однажды после завтрака в камеру вошел японец с переводчиком.

— Началось, — успел шепнуть Петровский.

Лиза побледнела. Против воли задрожали руки. Цепи мелко зазвенели. Японец заметил это и ухмыльнулся. Его улыбка показалась Лизе отвратительной. Она вызывающе взглянула ему в глаза. Тот прищурился и отвернулся.

— Номера три тысячи восемьсот семьдесят один, три тысячи девятьсот тридцать два, три тысячи девятьсот тридцать три и три тысячи двести шестьдесят пять — за мной.

Помогая человеку без имени, Демченко, Лиза и Петровский шли вниз. Их и еще шестерых, тоже в кандалах, втолкнули в крытую машину. Все молчали. Когда загудел мотор, Лиза спросила Петровского:

— Куда?

— Не знаю... — впервые в голосе его прозвучало человеческое чувство, и хотя это была только растерянность, Лиза все же обрадовалась: не совсем умер Петровский.

Заключенных вывели из машины в зеленой солнечной пади. Свежий ветер трепал волосы Лизы, обвевал щеки, и Лизе казалось: никогда она не испытывала такого захватывающего блаженства, какое принес этот душистый степной ветерок. Увидев солдат с винтовками, стоявших в десяти шагах, Лиза без страха подумала: сейчас раздадутся выстрелы, и не будет ничего: ни травы, такой зеленой, что больно глазам, привыкшим к полумраку камеры, ни голубого неба, с которого льется ослепительный свет. Лиза зажмурилась. Но ей трудно было стоять с закрытыми глазами, и она снова открыла их. При свете солнца Лиза рассмотрела лица своих товарищей, зеленовато-землистые, словно покрытые плесенью, с темными морщинами страданий и страха.

Бесшумно подкатил легковой автомобиль. Из него вышел японец в генеральских погонах, толстый и одутловатый, словно его распирало изнутри. Он не спеша подошел к закованным людям и оглядел их сквозь тонкие, блестевшие на солнце стекла роговых очков. Глаза его казались выпуклыми.

Солдаты замерли с винтовками на изготовку. Офицер рапортовал что-то на чужом гортанном языке. Смысла слов Лиза не разобрала, хотя совсем недавно понимала японский язык. Выслушав рапорт, генерал — это Лиза поняла — приказал офицеру: «Подводить ко мне». Зачем? Расстреливать? Но генерал был без оружия. Перед ним стоял китаец, совсем молодой, почти мальчик. Генерал, надев белые свободные перчатки из прорезиненной ткани, ощупал плечи юноши, и солдаты отвели того в сторону. Лиза не заметила, как ее, подталкивая в спину прикладом, подгоняли к генералу. Когда она остановилась, японец, безразлично скользнув взглядом по ее лицу и уже подняв руку, вдруг остановился. Лиза замерла.

— Беременный есть? — будто из-под земли, глухо донесся до Лизы голос генерала. Вихрем взметнулась мысль: нельзя! Если убивать, пусть убивают сейчас, не отдавать на муки ребенка. Ради него... Лиза отрицательно покачала головой.

— Русский врать нельзя! — сердито проговорил японец и ударил Лизу по лицу. Лиза, не ожидавшая этого, слабо ахнула. Она хотела закрыться, но цепь от ручных кандалов, прикованная к ногам, резко дернула руку.

— Руками шеверить нерьзя! — крикнул генерал и ударил Лизу еще раз. — Беременный есть?

— Нет! — твердо ответила Лиза, гневно глядя в глаза японцу. «Не поддамся, не поддамся!»

Генерал махнул рукой, и Лизу отвели к машине. Обернувшись, еще дрожа от возбуждения и злости, она увидала: перед генералом стоит Демченко. За ним — человек без имени. Потом Петровский. Дальше — незнакомые лица.

— Русский сордат? — донесся до Лизы вопрос генерала.

— Солдат.

Демченко говорил ровно и спокойно. Лиза удивилась этому: он же ненавидит японцев, как же так?

— Не захотер работать?

— Предателем не был и не буду.

— Ты есть домашняя скот! — гневно крикнул японец. — Мы заставлять тебя сружить нам!

— Сам ты бездомная жаба! — громко, с отвращением произнес Демченко и, подняв обе руки, стукнул японца цепями по голове. Тонко, по-заячьи вскрикнув, японец отскочил в сторону. Путаясь в кандалах, Демченко шел за ним, снова занося руки. Солдаты оцепенели. Демченко ударил генерала еще раз. Японец обхватил голову руками. К нему подбежали солдаты. Седой коротконогий унтер-офицер в форме жандарма толкнул Демченко, и тот упал. Но и унтер свалился, получив удар головой в грудь от человека без имени. Он успел на одной ноге допрыгать до Демченко. На него навалились солдаты. Замелькали плети. Лиза успела заметить, как Петровский, уже лежа, сильно и сноровисто скованными ногами ударил в живот солдата, и тот, выронив винтовку, отлетел, словно мячик. А винтовка уже очутилась в руках Демченко.