Николай Кожевников - Гибель дракона

Ненависть к японцам давала человеку без имени силу и упорство. Порой хотелось кричать, биться головой о холодную липкую стену. Но он сдерживал себя. Он вспоминал. Перед глазами плыли равнины Китая, покрытые квадратиками рисовых полей. Густые заросли чумизы и гаоляна, где он прятался в детстве, напроказив дома. Или вспоминался город — там он впервые начал понимать жизнь, там узнал правду, ставшую путеводной звездой. Яркой, красной звездой, зовущей к счастью. А потом пришел период борьбы. Борьбы, в которой он всегда побеждал. Так было в Чжалантуне, в Цицикаре. Потом — партизанский отряд. Боевые друзья — Шин Чи-бао, Ван Ю, Римота. И порой не верилось, что такие же люди, как Римота, приносят столько мучений беспомощным, бесправным заключенным...

Ярче всех было воспоминание о предательстве. Человек без имени сжимал зубы, а память услужливо рисовала картины прожитого. Беспощадно ярко.

...Их было пятеро. Уже под вечер они вошли в пустую фанзу, где должны были встретить связного из Бухэду. Еще дорогой он, Чы Де-эне, замечал: Чжо-шу чем-то взволнован. Но приписал это новизне ощущений. Чжо-шу впервые шел в разведку, немного боялся. «Не считай птиц, друг Чжо! — шутил Чы Де-эне. — Не дрожи, как мышь, наскочившая на кошку». Разведчики смеялись, Чжо-шу отшучивался... Когда они вошли в полутемную фанзу, сзади послышался окрик: «Руки вверх!» Чы Де-эне начал стрелять. Он никогда не выпускал из рук оружия. Стреляли и разведчики. Стрелял и Чжо-шу, но только в своих! И улыбался. Улыбался! Чы Де-эне убил предателя, и потому он, Чы Де-эне, не смог бежать, как те двое: в его пистолете это был последний патрон...

Товарищи узнают, что он, Чы Де-эне, не сдался врагу. Он молчит. Он — человек без имени. И только. Товарищи... Дальше была запретная черта. Ни слова о товарищах! Кто знает: может быть, и он будет скоро метаться в бреду и скажет то, о чем молчал под пытками. Поэтому лучше забыть все. Даже для себя.

Даже собственное имя. Он член Коммунистической партии Китая, не имеющий имени, — вот все, что узнали о нем японцы.

Казалось, время замерло. Не было ничего, кроме мечущихся людей, не слышалось ни звука, кроме стонов, заставлявших вздрагивать.

Научный сотрудник Иосимура много работал. О его колоссальной трудоспособности и рассеянности сотрудники рассказывали анекдоты. В растрепанном запятнанном халате, в перекошенных очках на курносом, словно продавленном носу, он мог появиться в любое время суток в самых неожиданных местах. Он работал без отдыха, как рикша. Исии любил его, ценил в нем неутомимого исследователя, пытливого экспериментатора. Во внутренней тюрьме отряда Иосимура имел свои камеры, где всегда было достаточно «подопытного материала». Занимаясь культивацией бактерий тифов, Иосимура искал трудно излечимую форму с длительным скрытым периодом и тяжелыми осложнениями. Его внимание привлек возбудитель «Рекедзий мудзера», дающий отчетливую клиническую картину крысиного сыпного тифа. В большинстве случаев тиф давал менинго-энцефалит, тяжело поражавший нервную систему. На семнадцатый день после заражения первых «бревен», не доверяя истории болезни, которую вел младший врач, Иосимура сам, закончив препарировать селезенку умершего от тифа, навестил глубокой ночью в сопровождении младшего врача и двух санитаров внутреннюю тюрьму.

Все развивалось нормально. Были слабые признаки менинго-энцефалита у номера три тысячи восемьсот девяносто шестого, но это Иосимура объяснял ослаблением организма подопытного. Женщина определенно поправлялась. Номер три тысячи восемьсот девяносто второй должен умереть: у него особенно яркая форма. Иосимура осмотрел и три тысячи двести шестьдесят пятого. Пока признаков заражения не было. Это плохо. Он приказал завтра же пустить на больного выдержанных без питания вшей: надо установить, насколько будет разниться клиническая картина болезни зараженных искусственно от картины болезни зараженного естественным способом.

— Женщина мне нужна, — обратился Иосимура к почтительно слушавшему его младшему врачу. — Завтра сделайте ей инъекцию двухпроцентного бромистого натрия, дадите снотворного. Пусть отдохнет. Введите глюкозу. Мне нужно, чтобы она родила, — и, поблескивая очками, увлеченно продолжал: — Это удача, что у нас есть беременный субъект... Виноват, — поправился он, — бревно. Да. Мы далеко не достаточно изучили влияние острых инфекционных заболеваний матери в период беременности на развитие плода, на рождаемость, наконец. Нужно вырастить такой штамм рекедзий мудзера, который давал бы не меньше семидесяти-восьмидесяти процентов самоаборта! В сочетании с холерой, тифами, дизентерией это будет великолепно!

Много было забот у атамана Семенова. Свободные часы выпадали редко. Тогда он принимал Настю, если был в Хайларе, а если в ином городе, — другую, но такую же полногрудую, широкобедрую женщину: он с молодости не изменял своему вкусу. Остерегаясь заводить дружбу с русскими (из опасения быть преданным), он тянулся к японцам. Но для них он оставался «низшей расой», они избегали его. Одиночество мучило Семенова, и в часы отдыха он остервенело пил любимую «Зотовскую зубровку». Неограниченное количество ее доставлял сам Зотов. Но где бы ни был, чтобы ни делал Семенов, его ни на минуту не оставляли болезненные думы о России, которую он ненавидел тяжелой, застарелой ненавистью. Она перестала быть его родиной, как только стала советской. Он мог прийти туда только с оружием, только карающим мстителем. И он работал. Работал, не щадя ни себя, ни других, многие годы, чтобы добиться желанного часа. Широко разветвленная сеть шпионов и провокаторов, обитавших в конторах под вывесками «БРЭМ», «Монархическое объединение», «Российский фашистский союз» и добром десятке других контор, доносили Семенову о настроениях жителей городов и селений Маньчжурии. Они же, эти конторы, организовывали отряды из русской и китайской молодежи, готовя их к будущим боям против России. Особенно способных и преданных отсылали к Семенову, и он, смотря по человеку, либо направлял его в Харбинскую школу шпионов-диверсантов, либо прямо давал задание. И человек, получив документы, взрывчатку и склянку с жидкостью из отряда 731, переходил границу Советского Союза. Сам командующий Квантунской армией Ямада не раз привлекал Семенова как знатока России для обсуждения вопросов, связанных с топографией, дорогами, населением, уточняя положения плана Кантокуэн [5] «Кантокуэн» — «Особые маневры Квантунской армии», условное название стратегического плана нападения Японии на СССР во время Великой Отечественной войны 1941-45 гг. .

Особенно кипучую деятельность развил Семенов после того, как узнал о сроке, назначенном немцами для падения Сталинграда. Этот день означал день выступления Японии. Он сам выехал на «исходный рубеж», как называл Хайлар, и прожил там несколько месяцев после той злополучной истории с чемоданом американца. Японцам, как видно, не хватало сведений собственных шпионов, они торопили Семенова, и на какое-то время в Хайлар, поближе к границе, переселился штаб русского атамана. К маленькому домику за поворотом асфальтированной дороги днем и ночью шли и ехали посетители всех званий и национальностей — чаще всего русские, пожилые, убеленные сединами старцы со своими изрядно потрепанными жизнью сынками. Сынков некуда было пристроить, гордость древнего рода, от Рюрика или Мономаха, не позволяла заняться простым трудом...