Николай Кожевников - Гибель дракона

Вечерело. От реки повеяло прохладой. Солдаты снимали каски, подставляя потные головы свежему ветру.

Карпов спускался по сопке в штаб батальона. Подходя к санпункту, услышал:

— Зайцев, носилки за Ковровой! Она правее дота... — Тот, кто кричал, вдруг умолк, увидев Карпова.

«Ольга?..» Карпов остановился. Казалось, ударили по сердцу, и оно сжалось. Ему хотелось сорваться и бежать, бежать — искать Ольгу. Но сил не было, тело не повиновалось ему. И куда бежать?.. Он с трудом повернулся и увидел, что из ближнего окопчика ему призывно машет рукой связист. Голова кружилась. И вспомнился вдруг опять Подгалло. Пересиливая растущую слабость, он заставил себя пойти. Тяжело дыша, словно эти десять шагов он нес непосильную тяжесть, присел в окопе и взял телефонную трубку. Откашлялся.

— Слушаю!

— Двадцать четвертый? — издалека спрашивал подполковник Сгибнев.

— Так точно.

— Доложите обстановку.

— Атаковали японцы, — Карпов закрыл глаза, собираясь с мыслями. — Атака отбита. Сопротивление противника подавлено. Выходы из укрепрайона минированы, — он помолчал и сказал через силу: — Подполковник Подгалло...

— Знаю, — сдержанно ответил командир полка. — Его уже привезли, — в трубке послышался прерывистый вздох. — Сколько дотов не взято?

— Дотов? Взяты все. Сейчас подорвут последний.

Сгибнев спросил, не нужно ли подкрепление.

— Подкрепление? — опять тупо переспросил Карпов. — Нет, не надо. Пошатываясь, он вернулся к санпункту, куда уже принесли Ольгу.

Солдаты молчали. Камалов хотел было подойти к старшему лейтенанту, но вдруг остановился и отвернулся.

— Ты, однако, не мешайся, — запоздало шепнул ему Гурин, — одному-то в таких делах способнее.

Зайцев, стоя на коленях возле носилок, держал руку Ольги и считал удары пульса. Карпов молча опустился на колени по другую сторону.

Ольга лежала с закрытыми глазами. Лицо ее, неподвижное и какое-то отчужденное, напоминало гипсовый слепок. Рассыпанные волосы, казалось, потускнели, не отливали, как всегда, темным золотом.

— Ну, Костя, — шепотом спросил Карпов, боясь потревожить Ольгу.

— Выживет, — ответил Зайцев. Он перевязывал ей плечо, сквозь бинт проступали яркие красные пятна. Разрезанная гимнастерка давно уже пропиталась кровью. — Вы не волнуйтесь. Я еще на вашу свадьбу приеду... если позовете.

Карпов встал, держа в руке каску.

— Она к раненому подползла, — рассказывал кто-то. — Командир роты кричал, чтобы не ходила. Да разве ее удержишь? За пятым раненым пошла. Эх!.. А тут еще снайпер... разрывной пулей...

— Тише! — с досадой остановили его. — Видишь, старший лейтенант... Карпов резко наклонился, неловко поцеловал Ольгу в холодные губы и стремительно, не оглядываясь, пошел под гору.

Деморализованные сокрушительными ударами советских войск части Квантунской армии, которым удалось вырваться из блокированных населенных пунктов, лишенные связи со своими штабами, отступали на восток, стремясь вырваться за Хинган. Отступали группами, в которых уже не было воинского порядка и дисциплины. Большинство перевалов Хингана блокировали партизаны и, как ни плохо были они вооружены, били отступающих самураев яростно и беспощадно.

Бойцы отряда Сан Фу-чина утром десятого августа задержали пятерых японцев и привели в штаб. Командир вызвал Римоту — тот теперь часто служил переводчиком. Офицер сурово взглянул на вошедшего и гордо отвернулся, небрежно процедив сквозь зубы:

— Изменник подобен змее. Его давят, а не вступают с ним в беседу.

Четверо солдат сидели в землянке вдоль стены на корточках и испуганно поеживались.

— Что он сказал? — спросил Чжу Эр.

— Я сказал, — на чистом китайском языке повторил пленный, — что изменник подобен змее... — но испуганно отшатнулся, не договорив.

Даже Сан Фу, хорошо знавший Чжу Эра, удивился. Всегда спокойный и выдержанный, Чжу Эр яростно грохнул кулаком по столу:

— Ты сказал — изменник?! Кому?! Родине, где хозяйничают воры и разбойники? — он помолчал, тяжело дыша. — Ты сын помещика и сам помещик, не так ли?

Пленный молчал.

— Так! — ответил за него Чжу Эр. — Значит, наш Римота изменил тебе, тебе, вору, который крадет труд крестьян, не так ли? — он поправил очки и уже спокойно предложил Римоте: — Узнайте, кто солдаты?

Один оказался рыбаком, трое крестьянами-издольщиками. Да, жизнь их трудна. Да, их дети голодают. Да, они издольщики такого же помещика, как их офицер. Почему воюют за него? Нет, они воюют за императора. Им приказал император, а его ослушаться нельзя: он живой бог на земле, потомок Аматерасу. Нет, они не видели его. Его нельзя лицезреть, он солнцеподобен.

— Вот, — усмехнулся Чжу Эр, — вот кому не хочет отдавать наш Римота свой труд, свою жизнь. Он хочет, чтобы крестьяне ели то, что родит их земля, та земля, которую обрабатывают они, а не ты, сын помещика и сам помещик... не так ли? Положите руки на стол, ладонями вверх! — приказал он неожиданно.

Несмело приблизившись, солдаты показали свои загрубелые, мозолистые ладони. И невольно все взглянули на руки офицера — чистые, холеные.

— Переводи, Римота! — приказал Чжу Эр. — Вот вы кому служите, солдаты! Служите этому паразиту, чтобы он жил, не зная ни забот, ни труда, ни горя. А ваши жены и дети умирают с голоду. Не так ли?

— Так! — солдат, бывший рыбак, сжал кулаки. — Скажи начальнику, брат, — обратился он к Римоте, — я понял! Наш Токуда-сан дает нам лодки и сети, а берет девять частей из десяти от всего улова. У него тоже чистые руки!

Офицер опустил голову. Пальцы его дрожали.

— Уведите его, — сказал Чжу Эр.

Когда в штабе остались только солдаты, Чжу Эр и Шин Чи-бао начали с ними большой разговор. И только по тревоге они вышли к отряду, оставив солдат подумать на досуге.

К перевалу подходило до роты японцев. Они шли толпой, не похожей на воинское подразделение. Но это были враги, и отряд приготовился к бою.

Камалов ходил по окопам, предлагал трофейные сигареты в пестрой веселой коробочке.

— Побалуйтесь пшеничными, братья-славяне!

— Выбрось ты их, Камалов, — устало отмахнулся от него Сайразов. Он сидел и баюкал ушибленную руку, вытянув ноги поперек траншеи и полузакрыв глаза. — Какие шутки!

Все понимали — это временная передышка, впереди много километров злой маньчжурской земли. Прольется еще кровь не одного солдата.

— Кто со мной? — Степа Гурин вскрыл штыком банку консервов. Сайразов отвернулся. Его мутило. Вид трупов, тяжелый запах тлена вызывали тошноту.

К солдатам подошел старшина и тоже присел в кружок. Разговоры смолкли. Кто-то, блаженно отдуваясь, пил воду.

— Тихо, слушайте... — Гурин перестал жевать и прижался ухом к земле.

Солдаты насторожились и явственно услышали музыку и песни, глухо доносившиеся из-под земли.